Гражданин Империи Иван Солоневич - [88]
Финские грузчики слушали молча и напряженно. Иногда высказывались мысли, что у них, в Финляндии, было бы, может быть, и иначе. Истории финской гражданской войны я тогда еще не знал — в Финляндии иначе не было: пленных здесь жгли живыми на штабелях дров. Может быть, именно об этом по-фински напоминали друг другу мои собеседники, обмениваясь мыслями на финском языке? не знаю, о чем говорили и что вспоминали они. Но среди этих людей, чужих нам по всем социальным, экономическим и национальным признакам, мы проработали почти всю зиму. Я рассказывал о том, что вот, я пишу воспоминания о моей советской жизни и, если они появятся в печати, мы, наконец, бросим работу. Финны сочувственно, но скептически кивали головами. Работать в порту и одновременно писать книгу было, конечно, очень трудно. Но вот, наконец, в парижской газете появился первый очерк моей книги: порт можно было бросить. Грузчики жали нам руки, хлопали по плечам и просили «писать правду», что я, собственно, делал и без них»[345].
Парижской газетой были все те же «Последние Новости» под редакцией П. Н. Милюкова, еще одного из творцов Февраля.
«В Гельсингфорсе тяжело и душно, — описывал Иван Лукьянович свои настроения тех месяцев. — Нет не только организации, но нет и интереса. Грузим мешки и бочки. Я карандашом пишу свою «Россию в концлагере». <…> Письма в «Возрождение» и полное молчание в ответ. Писал Ренникову, Алексееву, Гукасову[346]— ни звука. Дорога в «Последние Новости». Куда же больше деться, о Господи?»[347].
Между прочим, эпизод с окончанием работы в порту был более драматичен, чем это описано выше. В статье «Четыре года», написанной в августе 1938 года, Солоневич не стал опускать подробностей:
«Потом порт замерз. Погрузка прекратилась. Юра набивал опилками игрушечных собак в подвальной мастерской полк. Виттенберга и получал за это по франку в час. Германия ввела валютные ограничения, и Тамара Владимировна могла высылать только по 10 марок в месяц. Для троих изголодавшихся здоровых дядей это было не очень много. После голода в ГПУ и в лагере — стал надвигаться голод в эмиграции. Я пошел в русский общественный комитет. Там выдавались талоны на какие-то бесплатные обеды.
В революционные годы мне приходилось, так сказать, принимать подаяние — и на воле, и в тюрьмах. <…> Но здесь, в Гельсингфорсе, это было очень обидно и оскорбительно. Аристократическая мадам, заведывавшая выдачей талонов — а талоны, собственно говоря, отпускались финским правительством — не нашла ничего лучшего и более умного, как прочесть мне лекцию о пользе и о необходимости труда. Я не послал ее к чортовой матери из соображений, о которых не стоит здесь говорить. Но талонный период продолжался всего шесть дней. Потом неожиданно пришли первые гонорары, и мое знакомство с общественным комитетом было закончено уплатой ему долга за 18 съеденных нами обедов»[348].
Пессимизм и тяготы первых месяцев эмигрантской жизни («на настоящей воле») скрашивались работой над книгой, которая отнимала все свободное время. Наброски будущей эпопеи, сделанные еще в финской политической тюрьме, Иван Лукьянович теперь вынужден был переосмысливать.
Спустя годы он вспоминал:
«Я ухватился за иностранную и эмигрантскую литературу об СССР. В Гельсингфорсе была очень культурная русская колония. В университетской библиотеке можно было достать почти все о России и СССР. И все то, что я прочел, как-то изменило мои литературные планы. Еще сидя в полиции, я начал писать «Россию в концлагере», рассчитывая на брошюру страниц в сто. Вместо нее вышло два тома. Предшествовавшая литература об СССР меня как-то не устраивала. Почти все, что было написано с, так сказать, контрреволюционной стороны, было фактически правильно. Фактически правильными были разоблачения о страшном режиме Соловков, о пытках и казнях, о терроре, о голоде. Все это было верно, но все это было не все: под страшным давлением террористического аппарата советов шла какая-то иная жизнь. Если был террор, то были и поводы для террора: никакое ведь правительство не станет организовывать террор исходя из чисто садистских соображений. Если было «действие» террористического аппарата, то ведь было и какое-то «противодействие» ему, иначе террор, исчерпав и истребив своих «классовых врагов», погас бы просто за отсутствием горючего материала, уперся бы в тупик. Но годы шли, и террор все усиливался и усиливался — процесс, который продолжается и до сих пор. Но если усиливается террор, то это может означать только одно: усиливаются факторы, вынуждающие власть к террору»[349].
Тем временем определился со своим будущим сын Ивана Лукьяновича. Юрий Солоневич решил стать художником. Лет примерно так через пятьдесят после описываемых событий президент США Рональд Рейган, посетив его выставку, возжелал приобрести портрет «себя любимого». Юрий Иванович отказался продавать картину, но предложил ее подарить — в обмен на аудиенцию президента. Сделка состоялась. Глава Соединенных Штатов и сын Ивана Солоневича говорили о коммунизме и о борьбе с ним.
Но до всего этого еще было очень далеко. Пока карьера живописца только начиналась — Юра поступил в Гельсингфорсе в Академию художеств.
Граф Савва Лукич Рагузинский незаслуженно забыт нашими современниками. А между тем он был одним из ближайших сподвижников Петра Великого: дипломат, разведчик, экономист, талантливый предприниматель очень много сделал для России и для Санкт-Петербурга в частности.Его настоящее имя – Сава Владиславич. Православный серб, родившийся в 1660 (или 1668) году, он в конце XVII века был вынужден вместе с семьей бежать от турецких янычар в Дубровник (отсюда и его псевдоним – Рагузинский, ибо Дубровник в то время звался Рагузой)
Лев Львович Регельсон – фигура в некотором смысле легендарная вот в каком отношении. Его книга «Трагедия Русской церкви», впервые вышедшая в середине 70-х годов XX века, долго оставалась главным источником знаний всех православных в России об их собственной истории в 20–30-е годы. Книга «Трагедия Русской церкви» охватывает период как раз с революции и до конца Второй мировой войны, когда Русская православная церковь была приближена к сталинскому престолу.
Пролетариат России, под руководством большевистской партии, во главе с ее гениальным вождем великим Лениным в октябре 1917 года совершил героический подвиг, освободив от эксплуатации и гнета капитала весь многонациональный народ нашей Родины. Взоры трудящихся устремляются к героической эпопее Октябрьской революции, к славным делам ее участников.Наряду с документами, ценным историческим материалом являются воспоминания старых большевиков. Они раскрывают конкретные, очень важные детали прошлого, наполняют нашу историческую литературу горячим дыханием эпохи, духом живой жизни, способствуют более обстоятельному и глубокому изучению героической борьбы Коммунистической партии за интересы народа.В настоящий сборник вошли воспоминания активных участников Октябрьского вооруженного восстания в Петрограде.
Написанная на основе ранее неизвестных и непубликовавшихся материалов, эта книга — первая научная биография Н. А. Васильева (1880—1940), профессора Казанского университета, ученого-мыслителя, интересы которого простирались от поэзии до логики и математики. Рассматривается путь ученого к «воображаемой логике» и органическая связь его логических изысканий с исследованиями по психологии, философии, этике.Книга рассчитана на читателей, интересующихся развитием науки.
В основе автобиографической повести «Я твой бессменный арестант» — воспоминания Ильи Полякова о пребывании вместе с братом (1940 года рождения) и сестрой (1939 года рождения) в 1946–1948 годах в Детском приемнике-распределителе (ДПР) города Луги Ленинградской области после того, как их родители были посажены в тюрьму.Как очевидец и участник автор воссоздал тот мир с его идеологией, криминальной структурой, подлинной языковой культурой, мелодиями и песнями, сделав все возможное, чтобы повествование представляло правдивое и бескомпромиссное художественное изображение жизни ДПР.
В предлагаемой вниманию читателей книге собраны очерки и краткие биографические справки о писателях, связанных своим рождением, жизнью или отдельными произведениями с дореволюционным и советским Зауральем.