Гражданин Империи Иван Солоневич - [75]

— Нет, уж вы, товарищ Солоневич, лучше посидите в Москве.

В Москве я не усидел»[302].

Вполне возможно, что Солоневичу отказывало в выездах вовсе и не ГПУ (точный ответ можно будет дать только после того, как найдется его персональное дело за номером 106557). В СССР время от времени проходили кампании по сокращению числа зарубежных командировок, экономии валюты и даже снижению процента беспартийных среди выезжающих за границу. И Солоневичу могло так особенно везти, что он неизменно оказывался не у дел. Однако действовала и система заложничества, согласно которой двое близких родственников, оставшихся в СССР, надежнее, чем один — им в случае отъезда Ивана Лукьяновича оставался его брат Борис, которому к тому времени Соловки были заменены ссылкой.

В любом случае, «муж и жена — одна сатана» (в Бога коммунисты не верили, но в черта наверняка), и тот факт, что за границей находилась Тамара Владимировна, уже мог быть достаточным основанием для отказа. Например, в том же 1928 году подавали документы на выезд в творческую командировку Мейерхольды-Райх. Знаменитого режиссера выпустили, а Зинаиде Райх отказали без всяких объяснений (объяснений вообще не давали, это был принцип, задекларированный в одном из постановлений о порядке работы комиссии).

Впрочем, и ГПУ не стоит сбрасывать со счетов. Сыграло, наверняка, свою роль и то обстоятельство, что спортивный инструктор Иван Солоневич неоднократно вызывался компетентными органами на допросы. И хотя всякий раз это оставалось без последствий, мог, что называется, и примелькаться. Поводы для визитов в грозное учреждение были самые разные.

Так, примерно во время ожидания разрешения на выезд в Германию (для ознакомления с постановкой и проч.) произошла такая история, описанная Солоневичем в «Романе во Дворце труда»:

«Проект стандартной водной станции с десятиметровой вышкой для прыжков был разработан лучшими специалистами Москвы и, во избежание лишней волокиты по комиссиям, утвержден лично мной. Станции были построены. И вот — в «Правде» телеграмма, что в Сталинграде построенная мною водная станция при первом же испытании обрушилась, «погребая в воду свыше восьмидесяти человек». В воде, впрочем, не погребен был никто — всех вытащили. Меня же потащили в ГПУ. С великим трудом было выяснено, что сталинградские профсоюзники на плавучей станции вышку для прыжков использовали в качестве трибуны для почетных гостей. Почетных гостей набралось около сотни — вышка, понятно, опрокинулась. На следователя ГПУ особое впечатление произвел председатель местного исполкома, который попал в воду и, не умея плавать, был вытащен пловцами, приведен в чувство и, по оказании ему первой медицинской помощи, оказался просто-напросто пьяным и в пьяном виде утверждал, что станцию построили иностранные диверсанты…

Выяснил все это не я сам. Это выяснила спортивная газета, которая дала телеграмму своему корреспонденту, корреспондент ответил, добрые люди из газеты сейчас же позвонили в ЦК, и из ЦК Валхар позвонил в кабинет того же следователя, который в данный момент настойчиво выяснял мое социальное происхождение, но председатель исполкома привел следователя в юмористическое настроение, и я был с миром отпущен домой»[303].

Другой арест, еще более нелепый, Солоневич упоминает в статье «Великая фальшивка Февраля»:

«Само собою разумеется, что ни в каких симпатиях к анархизму меня обвинить никак нельзя, хотя один раз ОГПУ меня арестовало именно за анархизм. Это был самый короткий арест: часа на два. Я был до того изумлен, что даже чекисты поняли свою ошибку»[304].

Ошибка состояла в одной букве фамилии: Алексей Александрович Солонович, преподаватель МВТУ им. Баумана, был широко известным в своем узком кругу теоретиком мистического анархизма, одним из руководителей промасонского «Ордена Света». Наиболее крупным его теоретическим трудом стало трехтомное исследование «Бакунин и культ Иалдобаофа», в машинописном виде ходившее по рукам среди членов сообщества. В сентябре 1930 года большая часть членов Ордена была арестована ОГПУ. За антисоветскую деятельность всем рядовым фигурантам уголовного дела дали по три года, а четырем руководителям — по пять лет. Скорее всего, под эту чекистскую облаву на анархистов и угодил Иван Лукьянович.

В том же 1930 году, через полтора-два месяца, после возвращения из очередной командировки (с воспетого в стихах и прозе Магнитостроя) Иван Солоневич еще раз «приглашался» на допрос. Оказалось, что его протеже, простой крестьянский парень, приехавший учиться в Москву живописи (он выведен в «Романе во Дворце труда» под псевдонимом Алешин) напечатал антисоветскую листовку на той самой пишущей машинке, на которой сам И. Л. вечерами печатал наброски своего романа, которого мы уже никогда не прочитаем.

Но и без всяческих «привходящих обстоятельств», можно сказать, по собственной инициативе, Иван Лукьянович все это время ходит по лезвию бритвы:

«Я в те времена весьма особым способом слал жене в Берлин статьи для иностранной прессы о положении в Советской России: этих статей не приняла ни одна газета, думаю, — напрасно»