Гражданин Империи Иван Солоневич - [187]

«— В Буэнос-Айресе есть ведь и другие русские библиотеки, если не ошибаюсь?

— А, — Полунин махнул рукой. — Есть, например, у отца Изразцова на Брасиль. Но, во-первых, плохая, укомплектована всяким старьем рижского издания… Краснов там, Солоневич и тому подобное…

— А что, — усмехнулся Балмашев, — тоже ведь, наверное, не лишено интереса.

— В познавательном смысле? — тоже улыбнулся Полунин. — Конечно. Кое-что я читал, а больше не тянет. Слишком уж… густопсово»[778].

Густопсово… Почти таким же выражением Солоневич охарактеризовал своих недоброжелателей, «благодаря» клевете которых летом 1950 года он был выслан из Аргентины.

«Сахновский и другие, — писал он Дубровскому, — подали на меня десятки синхронизированных доносов. Они были инспирированы Внутренней Линией. Однако от высылки я только выиграл: попал в обстановку, которая меня устраивает гораздо больше, чем Буэнос-Айрес. Но газета продолжает оставаться под угрозой. Недавно в полицию поступил новый донос, что я пишу по директивам советского агента. Я не питаю абсолютно никаких личных настроений даже против Сахновского, хотя мне известно, что основная часть доносов последовала именно от его группы. Сахновский есть реакция в самом густом смысле этого слова. На нас, как и на «правых» вообще, лежит вполне — хоть и не нами — заслуженный одиум. Наши правые — конченная вещь. Под правыми я подразумеваю дядей вот вроде Сахновского. Сахновский — это помещик до мозга костей. Основная проблема восстановления монархии заключается в полном политическом и идейном разгроме этого слоя. Квалификация С. Л. Войцеховского: «злоба, тупость, невежество и мстительность» — совершенно правильна; достаточно присмотреться к тому же Сахновскому»[779].

Эмигрантская публицистика — особый вид творчества. В полемическом задоре можно не стесняться в выражениях, если ты, конечно, лоялен к властям страны проживания. Но есть и подводные камни: те, кто не могут ответить тебе печатно и публично, всегда способны пустить в ход донос — опять же под прикрытием лояльности. Солоневич в выражениях не стеснялся — не стали стесняться в средствах и его оппоненты.

Как утверждает Н. Казанцев, еще «месяца за два до высылки имелись сведения, что против Ивана Лукьяновича ведется кампания. Он этому не придавал особого значения, так как никогда и нигде не касался местных дел и политики. Всякие же доносы эмигрантов не считал заслуживающими ни тревоги, ни внимания»[780].

В кабинетах и канцеляриях считали по-другому. И разбираться в тонкостях политической борьбы этих странных русских не собирались.

Наступил некий час икс, и Солоневича пригласили в соответствующее учреждение. Вели себя вежливо, ни в чем не обвиняли, не требовали никаких объяснений. Просто показали папку с доносами, исходящими буквально изо всех кругов эмиграции — от социалистов, солидаристов, монархистов и так далее. Рассказали, что все эти доносы описывают его деятельность как вредную, нарушающую мирную жизнь русской колонии, и — предложили покинуть страну.

Самым простым решением был переезд в соседний Уругвай, тем более визы для этого не требовалось.

Конечно, снова напрашивается параллель с довоенным «Голосом России»: после высылки Солоневича «Наша Страна», как прежде и «Голос России», оказалась в полной зависимости от энергии и талантов ближайшего соратника В. К. Левашева-Дубровского. Руководить «органом монархической мысли» Иван Лукьянович мог только посредством переписки.

Дубровский, взваливший на себя теперь совершенно непосильную ношу — вдвоем с женой тащить этот воз под названием «Наша Страна», пытался охлаждать пыл Ивана Лукьяновича, ведь могли последовать и следующие доносы, и следующая высылка. «Ты только посмотри «с холодным вниманием вокруг», что творится в эмиграции, — убеждал он Солоневича в письме от 27 сентября 1950 года. — Грызутся все. Каждый, кому доступна пишущая или типографская машина, делает это печатным способом, кому недоступна — бегает с доносами. Мне кажется, что на этом фоне очень выгодной была бы серьезная позиция и линия, устремленная в будущее, мимо этого гнусного настоящего. Для этого ты должен переключить свои мысли в другую плоскость и заставлять машинку не «местию дышать», а рисовать те «контуры будущей России», которые ты ведь можешь сделать настолько интересными, что люди будут зачитываться. Надо подумать и об издании «Белой Империи»[781].

Солоневич не сдавался, у него были свои резоны:

«Номер 55-й убийственно благонамеренный. Моя линия, как оказалось, вызывает риск для газеты. Твоя линия с абсолютной неизбежностью гарантирует ее медленное умирание. Ты слишком осторожен. Если нельзя писать: о РОВСе, демократиях, социалистах (Чоловский ведь тоже бегал с доносами), солидаристах, сепаратистах, дворянах, Чухнове, то это означает, что нельзя толком писать ни о чем стоющем. <…> Нужно рисковать и дальше — обдумав этот риск, принимая во внимание опыт. Газета всегда держалась яркостью и смелостью. Если она попадет в благонамеренный разряд — ее читать не будут. Кроме того, получается впечатление, что «им» все-таки удалось зажать мне рот — это губит весь «престиж»: напугали, наконец… Нам нужно вернуться к стилистике «Голоса России». Во всяком случае: даже если газету окончательно прихлопнут — у нас еще останется возможность что-то предпринимать. Если газета погибнет от умеренности и аккуратности — дело пропало окончательно: это будет означать, что человек исписался, струсил и что ничего больше тут ждать нельзя»