Гражданин Империи Иван Солоневич - [141]

Предлагали мне свои услуги солидные издательства. Наиболее либеральные условия сводились к следующему: я передаю все права на издание и за удовольствие сие уплачиваю издательству 2000 франков. Если бы эти франки у меня были — я бы, пожалуй, и заплатил бы. Но их не было.

«Нацмальчики» предложили: мы соберем по копейке и выпустим книгу. И, вот, — собрали и выпустили. Копеек этих было не так много — и к внешности книги лучше бы особых претензий не предъявлять. Вышла неувязка с размером: думали выпустить одним томом; сокращали, сокращали — и бросили. Сократить, действительно, было трудно. Пришлось выпустить два тома и этим подвести тех подписчиков, которые уже заплатили за один том. Думаю, что неувязка получится и с тиражом: набрали этих самых копеек на выпуск тысячи экземпляров, а к моменту выхода первого тома — предварительная подписка дала шестьсот экземпляров. Так что — неизвестно, каким тиражом выпускать второй том.

Все это я рассказываю к тому, что, когда нужно — в эмиграции находятся и деньги, и люди: не так уж мы бедны и тем, и другим… И — еще к тому — что вот у издательских китов не хватило ни денег, ни смелости — а «нацмальчики» дело сделали…

* * *

Как я уже говорил, эти очерки писались под давлением милюковского «социального заказа». В них — ничего не соврано, но в них далеко не вся правда о России. Были вопросы, не говоря уже о том, что России на воле я касался только мельком, с которыми в «Последние Новости» и соваться было нечего: пораженчество, еврейство, религия, монархия. Всех этих вопросов для Милюкова не существует. Не должно их существовать и для его читателей. Но, конечно, в России — эти вопросы существуют. И на воле, и в лагере о них ведутся разговоры и споры, но если бы я попытался дать эти разговоры в «Новостях» — то это, по терминологии Милюкова, означало бы «протаскивание в диалогической форме своих собственных взглядов». Я не особенно старался «протаскивать свои собственные взгляды». Таким образом — картина получилась несколько однобокой: взгляды троцкистов, чекистов, украинцев, террористов — изложены более или менее полно. Взглядов русского мужика на евреев и на монархию я дать не мог. А они — ошибочные или не ошибочные — некоторого интереса все-таки не лишены.

Сейчас, в спешке первых шагов газетной работы, у меня нет никакой возможности дополнительно вставить мои беседы с «кабинкой монтеров» и с некоторыми лагерными мужиками, что для «Последних новостей» было сознательно пропущено. Когда с газетой несколько утрясется, я пересмотрю все полторы тысячи страниц своих черновых записей и постараюсь дать в газете эти материалы с таким расчетом, чтобы их потом можно было вклеить в книгу. Это — очень стоющие разговоры. Это — тема о проснувшемся государственном уме русского подсоветского мужика и рабочего. Они — не либералы — эти русский мужик и русский рабочий. Они прошли высшие школы колхозов и университетов лагерей.

* * *

В одном из номеров «Знамени России» была помещена передовая, в которой было сказано, что после очерков Солоневичей о ББК там была произведена ревизия, что много начальства полетело вон и что свободное слово и здесь сыграло роль обличающую мучителей и облегчающую мучимых.

Мне было, конечно, очень лестно согласиться с тем, что вот-де, вырвавшись на свободу и рассказав эмиграции о том, что делается в лагерях, мы тем самым в какой-то степени облегчили участь миллионов лагерных рабов. К сожалению, с лестной этой мыслью я никак согласиться не могу. Очень много было написано и о Соловках — после чего Соловки распухли на всю Карелию. Много писали о лагере Чернавины — и я, попав в лагерь позже их — застал этот лагерь увеличившимся почти вдвое. Нет, не надо утешаться. Возможно, что по следам наших очерков проехала по лагерю какая-то комиссия и кое-что подчистила по административно-хозяйственной линии. Но лагеря продолжают пухнуть и до сих пор: не слыхать о ликвидации старых и слыхать об организации новых. <…>

* * *

И — еще о моей книге — на этот раз в виде просьбы к читателям.

Я думаю, что продвижение этой книги к иностранному читателю могло бы в некоторой степени помочь пониманию того, что именно с ним, с этим читателем, произойдет — если он, этот читатель и избиратель, общественный деятель или министр, будет и дальше продолжать политику урывания торговых клочков шерсти с большевицкого пса («с лихого пса — хоть шерсти клок»), если он будет поддерживать всяческую керенщину в своей стране, — если он будет заключать договоры с Кремлем, если он и дальше будет, так сказать, продолжать вить веревку на собственную шею. Товарищи иностранцы понимают все это чрезвычайно плохо…

Я не очень ясно знаю — почему именно, но до сих пор моя книга ни на один иностранный язык даже и не переводится. То же и с книгой брата о русской молодежи в революции. Всякая халтура принимается с распростертыми объятиями, но «антисоветской агитации» издательства боятся, как огня. Только «Знамя России» издало мою книгу на чешском языке и, несмотря на советофильские настроения в Чехословакии, сейчас, три месяца спустя после первого издания, — выпускает второе. С остальными языками — не вышло ровно ничего. То появлялись переводчики-дилетанты, которые полагали, что знание иностранного языка в объеме курса средних учебных заведений достаточно для перевода книги, то ставились мне условия — выкинуть всю «антисоветскую агитацию», то просто — некоторые хорошие русские люди, взявшись за перевод — не имея ни достаточной квалификации, ни достаточных связей с издательствами — очень много времени и работы ухлопали зря. Во всяком случае, шесть копий моих рукописей, разосланные в пять разных стран — погибли окончательно и бесследно. Теперь с выпуском русского издания — дело может быть сдвинуто с мертвой точки. Среди наших читателей, вероятно, есть люди, имеющие достаточные литературные и издательские связи — и вот к ним и обращаюсь я за помощью»