Грановский - [35]

Такой естественной наукой, как география, Грановский-историк давно уже пользовался и широко применял географический аргумент при объяснении исторических явлений. И теперь он, например, объясняет поселение племен в устье Одера выгодами близости моря и безопасностью от скандинавских нападений ввиду мелководья моря в этом районе (см. 3, 136–138). Впрочем, и это важно подчеркнуть, Грановский далек от стирания граней, от отождествления закономерностей природы и истории. Связь — да, опора на естествознание — да, но не отрицание специфики закономерностей этих двух сфер действительности.

Признавая роль естественных наук в образовании юношества, он не выводил из этого (подобно сторонникам «реального» образования, с которыми Грановский вел полемику) необходимости умаления роли и значения наук гуманитарных, ибо природа «есть только подножие истории, в сфере которой совершается главный подвиг человека, где он сам является зодчим и матерьялом» (3, 439). Та же защита специфики истории по сравнению с естествознанием одушевляет его и в спорах с Герценом и Огаревым; в письме к последнему (январь 1849 г.) он пишет: «Да, история великая наука, и, что бы вы ни говорили о естественных науках, они никогда не дадут человеку той нравственной силы, какую она дает» (8, 449). Здесь мы уже коснулись проблемы эволюции Грановского в методологической интерпретации органической теории.

2. МЕТОДОЛОГИЯ ОРГАНИЧЕСКОЙ ТЕОРИИ

Помимо проблемы отношения естественнонаучного и специфически исторического методов исследования истории человечества его занимают две методологические проблемы, которые и до сих пор сохраняют свое значение. Первая проблема — практической пользы исторической науки занимает Грановского всю жизнь.

Гегель, а вслед за ним Станкевич утверждали, что история не может быть руководителем при решении современных вопросов. Грановский не соглашался с этим мнением. Однако в его позиции не было достаточной ясности: он не отчленил две стороны этой проблемы, не выяснил двойственности самого употребления понятия «практическая польза». Поэтому полемика его оказалась в известной мере мнимой, и он был прав лишь в том смысле, в каком против практического значения истории не возражали ни Гегель, ни Станкевич.

Практическую пользу истории можно понимать в двух смыслах: 1) знание истории, исторических ситуаций и решений деятелей прошлого дает основание для решения подобных же современных проблем; 2) знание истории вырабатывает способность ориентации в исторических событиях, воспитывает жизненный оптимизм, поскольку показывает, что человечество выходило в конце концов из любых положений, и притом в целом, в резюмирующем ее осмыслении шло по пути прогресса.

Гегель считал, что в первом из этих смыслов история практического значения не имеет. «…Опыт и история учат, — говорил он, — что народы и правительства никогда ничему не научились из истории и не действовали согласно поучениям, которые можно было бы извлечь из нее. В каждую эпоху оказываются такие особые обстоятельства, каждая эпоха является настолько индивидуальным состоянием, что в эту эпоху необходимо и возможно принимать лишь такие решения, которые вытекают из самого этого состояния» (46, 7–8). Однако Гегель говорил это в связи с критикой «прагматической истории», ее морализующей тенденции. Он при этом не отрицал ни «интересности и жизненности» подобной рефлексии, ни значения ее «при нравственном воспитании детей, чтобы внушить им превосходные правила…» (46,7). Но и, более того, все дальнейшее его изложение (оно касается форм историографии и возникающей на ее основе философии истории) показывает, что в смысле выяснения некоторого общего понимания хода исторического процесса, общих идей об истории изучение этой последней, разумеется, имеет большое практическое значение.

Грановский же, что называется, перегибал палку и, полемизируя с Гегелем, отчасти впадал в то прямолинейное понимание пользы истории, которое было свойственно «прагматической истории» и против которого справедливо выступали Гегель и Станкевич. Такая прямолинейность в методологии приводила его к модернизации истории, к аналогиям по типу своему таким, которые вполне справедливо отвергал Гегель. Здесь Грановский утрачивал историзм или, можно сказать, впадал в вульгарный историзм. Что же касается практической пользы истории в силу ее воспитательной, ориентирующей функции, то ни Гегель, ни Грановский ее не отрицали. И потому нисколько не следовало бы Грановскому противопоставлять своего понимания гегелевскому, как это все-таки и теперь уже не перед Станкевичем в письме, а перед слушателями в университете он делал.

Курс 1846/47 учебного года Грановский начал следующими словами: «Я говорю о пользе истории. Гегель говорит, что история никогда не приносила практической пользы. Это мнение… сочинено в Германии… немцы стыдятся заглянуть назад в историю. Разумеется, немногие люди могут пользоваться уроками истории и такая польза истории была бы незначительна; но (уже)…

Цицерон называет историю magistra vitae (учительница жизни)… Ныне настало время возвратить ей снова это практическое значение; и более всего теперь обнаруживается нравственное значение истории; она преимущественно может спасти нас от малодушества во времена переходные; эта мысль уяснится при изложении времени переходного от древнего язычества к христианскому миру. И ныне жалуются на невозможность деятельности: в этом обвинении глубокое малодушие…» (18, л. 3).