Граница в огне - [25]
Песков посмотрелся, покачал головой и сказал:
— Родная мать, и та не узнает…
— А ты водицей обмой, Песков, враз полегчает, — сказал сквозь зубы, морщась от боли, его напарник Конкин. Он полоскал в банной шайке свои пораненные руки.
— Думаешь? — спросил Песков, протирая глаза и подходя к нему. — Она же солоноватая, должно быть, из-под огурцов?
— Неважно. Огуречный рассол крепость дает. Он как бы вроде дезинфекции, — бормотал Конкин, скрывая боль. Ему тяжело было шутить, но, всегда упрямый и азартный, он и сейчас не хотел показывать свою слабость перед товарищами.
Песков подождал, пока Конкин помоется, потом сполоснул несколько раз бачок и налил туда свежей воды. Он осторожно наклонил голову и плеснул водой в израненное лицо.
— Ой, жжет! — вскрикнул он от боли.
— Терпи! Терпи! Пусть жжет, зато всякую нечисть вымоет, а потом женщины тебя йодом побрызгают, и снова красивый будешь, — сказал Никитин. — Вода не страшна, она любое лекарство заменяет, если поблизости ничего подходящего нет. Я, брат, однажды себя косой по ноге протянул. Думал, изойду кровью. Подбежал к Волге, сполоснул водицей ногу, надрал капусты заячьей, рукавом от рубахи замотал — и все. Затянулось. Одна метка осталась!
Женщины разрывали простыни на длинные полосы, Анфиса и Погорелова быстро свертывали их.
Безучастная ко всему, ошеломленная своим горем, Гласова стояла около них не шевелясь.
Погорелова свернула последний бинт, положила его на одеяло и подошла к Гласовой.
— Обе мы с тобой овдовели, родная. Как ни горюй — не воротишь. Помогай лучше перевязывать. За работой оно как-то легче…
Измазанный сажей, весь черный, как трубочист, из дымохода, который попрежнему служил наблюдательным пунктом заставы, спустился Зикин.
— Герман вокруг угомонился, — доложил Зикин Лопатину. — Одни наблюдатели у пушек остались. Все, должно быть, завтракать пошли. А вот на Тартаковском шоссе, товарищ начальник, опять пыль столбом. И стреляет кто-то на старом месте.
— Тише, — сказал Лопатин и, прижимаясь к окну, выходящему во двор, стал прислушиваться.
В самом деле, в густом грохоте движущихся к востоку танков противника время от времени слышались короткие и жесткие удары. Были они не похожи ни на пулеметные очереди, ни на взрывы гранат, ни на стрельбу обычных полевых орудий.
«Похоже — мелкокалиберная пушка! — подумал Лопатин. — Но откуда же ей там взяться? А вдруг это наши на танках сюда прорываются?» — мелькнула и сейчас же погасла в его усталом от бессонных ночей мозгу радостная мысль.
Короткие резкие разрывы слышались из одного и того же места, несколько километров южнее, а гул танков постепенно передвигался к Радехову.
Кто же все-таки стрелял на юго-западе от Скоморох в то тяжелое утро 28 июня?
Начальник заставы отошел от окна.
Женщины уже заставили Никитина снять штанину брюк. Он сидел смущенный и разглядывал рваную осколочную рану на сильном мускулистом бедре.
— Кость цела? — быстро спросил Лопатин.
— Думаю, да. Раз ступить могу — значит цела.
— Двигайся поменьше. Перевяжут — ложись, — сказал Лопатин.
— Как же я буду лежать, — ответил Никитин. — А если пойдем?
— Куда пойдем? — не понял Лопатин.
— К нашим… Вы ведь верите, товарищ лейтенант, в подмогу?
— Если Галченков и Герасимов пробились — верю, что подмога будет! — сказал Никитину начальник заставы.
— А вдруг опоздает? — спросил Никитин. Морщась от боли, он поднял обеими руками ногу еще выше, чтобы женщинам удобнее было ее перевязывать.
— Все равно, Никитин. Лучше умереть стоя, чем жить на коленях! Так говорили коммунисты Испании, воюя с фашистами. А ведь это мы — советские люди — научили их таким словам и можем повторить их здесь, около Буга! — сказал Лопатин.
— Лучше умереть стоя, чем жить на коленях! — прошептал, превозмогая боль, стоящий рядом с ним Конкин. Ожидая своей очереди перевязываться, он вытянул вперед израненные руки.
— Верно, товарищ лейтенант, — согласился Никитин, с трудом натягивая штанину на забинтованное бедро. — Наши думы одни с вами и положение равное, хотя вы и начальник, а мы рядовые. А как на соседних заставах? Почему их не слышно? Может быть, они иначе поступили?
Лопатин помолчал.
— Я знаю о них ровно столько, сколько и ты, Никитин. Но я думаю, что и они ведут себя хорошо.
9. ОТ ЛЮБОМЛЯ ДО ПЕРЕМЫШЛЯ
«Ни одна пограничная застава без приказа свыше не отошла».
(Из воспоминаний ветерана Владимир-Вольнского пограничного отряда полковника Василия Зернова).
…Прав ли был, предполагая именно так, а не иначе, начальник маленького пограничного гарнизона, окруженного врагами в последний день июня 1941 года?
Спустя четырнадцать лет после того, как происходил этот разговор, я считаю возможным мысленно раздвинуть стены подвала тринадцатой заставы и перенести действие этого повествования за пределы Скоморох, для того, чтобы более подробно рассказать читателю о том, чего никак не мог еще тогда знать точно Алексей Лопатин…
В конце 1941 года главное командование немецкой армии издало книжку «Ди вермахт». На 247-й странице этого официального издания помещена карта, раскрывающая направление главных ударов военной машины фашизма. На карте с территории Германской империи и так называемого «генерального губернаторства», т. е. оккупированной Польши, протянулись в пашу советскую сторону пять длинных, затушеванных серым цветом стрел. Вторая снизу серая стрела начиналась от самого восточного выступа «генерального губернаторства» и своим острием упиралась в Киев. Серая тень стрелы покрывала обозначенные на карте города Луцк, Дубно, Новоград-Волынский. Расположенный у самого восточного выступа «генерального губернаторства» Владимир-Волынский немецкие генштабисты не потрудились даже обозначить. Они считали захват Владимир-Волынского минутным делом. Установлено более или менее точно, что в этом направлении Гитлер бросил три пехотных корпуса с танками, артиллерией и другими специальными частями первого удара. На пути этих войск с первой минуты встали и пытались задержать их советские пограничники, рассредоточенные вдоль Буга по отдельным заставам.
