Граница в огне - [21]

— Я думаю, что обманывать нас крестьянкам нечего, — сказал Гласов. — И если даже взятие Перемышля является демонстративным ударом, то и в одном этом факте я вижу большое предзнаменование.

— То есть как? — не понял Лопатин.

— А так! — упрямо протянул Гласов. — Вспомни историю. В прошлую мировую войну наполненный австрийцами осажденный Перемышль несколько месяцев оставался в тылу наступающей на Краков русской армии. Сам Радко-Дмитриев его несколько раз пытался штурмом взять и терпел неудачи. А теперь советские воины в очень тяжелой обстановке, через несколько дней после коварнейшего из нападений, отбирают этот же самый укрепленный город у немцев. Что это значит? Подумай! Это значит, что русские люди теперь уже не те, что раньше. Это, брат ты мой, наглядный урок врагу: «Глядите, гады, не зарывайтесь! Придет время, и ваши собственные города будем занимать!»

— И как мы правильно делаем, что держим здесь границу! — сказал Лопатин. — Потопят паши фашистов еще дальше, за Перемышль, другие армии ударят из Бреста, вот тогда и побегут фашисты отсюда!

— Конечно, правильно, Алеша! У меня на этот счет никаких сомнений не было и нет. Никто нам приказа границу оставлять не давал, значит, стой насмерть — и все тут. Разве тебе партия не сказала это же самое, когда посылала тебя сюда? Сказала! И чем больше мы перебьем фашистов здесь, у себя, тем легче будет всем советским людям позади нас…

— Но смотри, Павлуша, какой народ в этих краях живет! Подумать только: ведь на пулю тетки эти могли нарваться, а все-таки не побоялись поползли к заставе с мешком хлеба, чтобы проведать нас!

— Ничего здесь нет удивительного, Алексей Васильевич, — сказал Гласов. — Хорошую, правильную власть народ быстро понимает, вот и держится за нее. Трудовые галичане нас любят и борьбе нашей сочувствуют.

* * *

Лежа в секрете, боец Зикин все еще чувствовал запах хлеба. Он был убежден, что добрую половину тех буханок, которые притащили в мешке женщины, напекла она, его Мирця. Зикин всматривался в густую темноту ночи и представлял себе Мирославу в холщовой подоткнутой спиднице, ее карие смешливые глаза, босые загорелые ноги.

Он мысленно увидел, как склонилась она над корытом с квашней и своими сильными руками месит тесто, то и дело откидывая спадающие на лоб каштановые волосы.

А потом, когда тесто поднялось, она выскочила во двор, нарвала листьев хрена и, устилая ими лопату, раз за разом, быстро отставляя ногу, сажала чуть смоченные водой, обласканные ее мокрыми руками, гладкие караваи на розовеющий от жара, раскаленный под хорошо протопленной печи.

Он представил себе, как уговаривала она мать отнести хлеб на заставу, так как стеснялась сделать это сама, чтобы не обнаружить перед другими тщательно скрываемую тайну их отношений.

Слова Лопатина, переданные матерью, должны успокоить Мирославу…

С такими мыслями всю ночь пролежал в секрете пограничник Зикин. Чем чаще глядел он в сторону Скоморох, тем все ясное вырисовывалось перед ним бесконечно милое лицо его невесты.

Так близко было до ее хаты, но война встала на их пути, и неизвестно, когда придется им встретиться.

* * *

Часу в десятом утра, как только блики солнца заиграли на холодной с ночи воде Млынарки, два маленьких пастуха погнали из Илькович отару овец. Совсем немного оставалось пройти отаре большаком до запасного, дальнего выгона. Уже маячила перед чабанами возвышающаяся на бугре близ дороги хата Никиты Пеньковского. В то время позади послышался рокот автомобильных моторов.

Водитель первой, наполненной немцами, машины вырвался из-за поворота и увидел перед собой стадо запрудивших дорогу овец. Он сразу же дал сигнал, сбавляя газ. За ним, уменьшая скорость, сигналили и другие шоферы. Сидящий в первой машине фельдфебель приказал водителю остановиться. Он схватил автомат, соскочил на дорогу и стал стрелять в овец.

В это время, мягко скрипнув тормозами, к месту происшествия подъехала длинная синеватая машина. Из нее, разминая ноги, вылез высокий, с брюшком, выпирающим из-под кителя, седеющий немецкий генерал. Ошеломленные неожиданным появлением генерала, солдаты замерли в положении «смирно».

Генерал спросил причину остановки колонны. Фельдфебель, не теряясь, доложил ему, что солдаты производят «заготовку питания». Генерал, видимо, одобрил такой «способ заготовки» и только посоветовал не мешкать.

Солдаты суетились, отбрасывая в стороны овец, чтобы дать дорогу генеральской машине, но генерал сделал знак шоферу, чтобы тот повернул вправо и поехал в объезд.

На заставе услышали испуганное блеяние овец и выстрелы на дороге. Кто и почему стрелял, там было неизвестно. На всякий случай Лопатин приказал всем быть наготове.

В это время, легко шурша по гравию шинами, во двор заставы вкатил сияющий свежим лаком и серебром радиатора длинный синеватый лимузин.

Повидимому, генерал, совершая инспекционную поездку, любил осматривать места недавних боев. Когда лимузин, в поисках окольной дороги, подкатил к развалинам фольварка, забрызганным термитом, генерал, должно быть, понял, что дом уничтожен войной. Ему стало ясно, что схватка, разыгравшаяся здесь, была жестокой и кровопролитной. Он остановил машину, открыл ее выпуклую дверцу и шагнул вперед, чтобы получше оглядеть место боя.