Граница. Таежный роман. Пожар - [5]

Ему сшили специальный концертный костюм. Его постоянно инструктировали: как себя вести, что говорить и как избегать провокаций. И что делать, ежели провокация все-таки будет иметь место.

Он смотрел, слушал, старательно кивал, но ничего не понимал и не помнил. Для него сейчас главным было одно — Песня.

Ему повезло. Это в самом деле была хорошая песня. Настоящая. Такие встречаются не часто в карьере певца — тем более такого молодого. Хороший композитор написал замечательную музыку, известный поэт написал пронзительные стихи. Это была песня о войне, но не пафосно-патриотическая кричалка, какие Вадиму не раз приходилось исполнять на официальных концертах. Это была настоящая песня — о погибших солдатах, таких, как его отец. И петь ее надо было не только голосом, но и сердцем. Вадим думал о белобрысом худеньком лейтенанте, который никогда не видел своего сына, который так любил свою красавицу жену и уехал от нее на еще одну войну, далекую и не важную… Вадиму хотелось, чтобы этот лейтенантик услышал его песню.

Он вышел на сцену. Теплый ветер принес запахи моря и цветов и откинул волосы с его лба. Амфитеатр под открытым небом был полон, нарядная веселая толпа гудела и шевелилась перед ним, но Вадим смотрел вверх, на звезды, и думал об отце. Первый раз в жизни неведомое понятие души взволновало его.

Он был очень советским молодым человеком, комсомольцем и атеистом, но в ту минуту искренне верил, что душа его отца бессмертна, она где-то здесь, рядом. Он ощутил любовь отца и его поддержку. Он почувствовал связь с ним. И тогда запел.

В ту минуту он стал гораздо взрослее. Потому что пел не как птица — бездумно и легко, наслаждаясь звуком собственного голоса, но как человек. Он стоял в луче света и чувствовал, как другие, невидимые, но более мощные лучи связывают его с залом — общая память, общая боль…

Когда песня закончилась, зал встал.

…На другое утро Вадим проснулся знаменитым. Нет, пожалуй, не так. Он проснулся знакомым и близким целой Польше. С ним здоровались на улице, ему улыбались, жали руку, дарили цветы… Не тяжелые официальные букеты, которые он когда-то получал на концертах, а скромные букетики полевых цветов. Он давал интервью десяткам журналистов. «Пакс» присудил ему специальную премию «за гуманизм в искусстве», и Вадим без колебаний принял эту премию. Он понятия не имел, что «Пакс» — организация католическая. Разве могут существовать в братском социалистическом государстве религиозные организации?

Его пригласили на телевидение.

Выяснилось, что у него очень короткая биография. Родился, учился… Отец погиб на фронте, мама — учительница. Все. Вадиму даже неловко стало, что жизнь у него оказалась такой короткой и простой. И чтобы утешить симпатичную ведущую, которая уже отчаялась вытянуть из него что-нибудь, кроме паспортных данных, он присел к роялю и стал рассказывать, как слушал музыку из черной тарелки, как спел песенку Герцога, совершенно не понимая слов… Как выглядела в его тогдашнем исполнении «Элегия» Глинки. Вместо «Немой тоски моей не множь» он прочувствованно горланил: «Не мой носки-и мои-и-и, не тро-ожь!»

Вадим рассказал, как не получались у него гаммы и он помогал себе голосом. Не только рассказал, но и показал. Неожиданно у него обнаружились актерские способности, о которых он сам и не подозревал. Ведущая рыдала от смеха, хохотал оператор и вовсю ржали осветители.

А поздно вечером в его номер ворвался разъяренный искусствовед в штатском, сопровождавший советскую делегацию на конкурс. Свистящим шепотом он перечислил все преступления Вадима и пообещал соответствующие оргвыводы и наказание сразу же по прибытии на Родину. Ошеломленный Вадим, только теперь осознавший всю глубину своего падения, с готовностью отдал особисту паксовскую премию — грамоту на роскошной, ручной выделки, бумаге с лаковой красной печатью, янтарного соловья и конверт с деньгами. А вот с телепередачей уже ничего нельзя было сделать: она вышла в прямом эфире.

Всю ночь Вадим ворочался без сна и размышлял о своем незавидном будущем. Он не особенно переживал, что не выпустят больше за границу: если честно, то он и не думал, что еще куда-нибудь поедет. Пошлют телегу в училище — ничего страшного: Александра Сергеевна скажет, что она предупреждала и нечего ему было соваться на эстраду. Даже, пожалуй, довольна будет. Но мама! Ей-то каково будет узнать, что сын так уронил честь советского человека!

Утром мрачный особист принес обратно и грамоту, и соловья, и деньги. В ночном выпуске Би-би-си Вадиму посвятили аж пятнадцать минут. Похвалили и голос, и внешность, и песню. Но, главное, его интервью на телевидении. Оказывается, советский человек может быть и раскрепощен, и обаятелен, и остроумен! Это посчитали добрым знаком «оттепели», а Вадима объявили тем самым человеческим лицом социализма, которое так надеялись разглядеть в советских людях прогрессивные круги Запада.

Как потом выяснилось, глубокой ночью перебдевший особист позвонил в свою контору, чтобы узнать, возвращать ли Вадима на Родину самолетом (ради приличия и конспирации) или в телячьем вагоне и в наручниках. И тогда некто с холодной головой и чистыми руками сурово приказал ему не дурить и не срамиться, а наоборот — изо всех сил демонстрировать чувство юмора и то самое человеческое лицо. Поскольку такова на данный момент генеральная линия партии.