Граница. Таежный роман. Пожар - [12]

Не было ничего странного или стыдного в их объятиях, в их смешавшемся дыхании, слившихся телах. Вадим не удивился — как не удивляются, а только дивятся чуду, он задыхался от счастья и невероятной свободы, в плену ее волос, опутавших его, в кругу ее тонких рук. И, засыпая у нее на груди, он пробормотал в изнеможении:

— Как тебя зовут? — находя этот вопрос совершенно естественным, как будто телесная близость непременно должна предшествовать всем словам и всем иным поступкам.

— Зина, — прошептала она.

— Зизи, кристалл души моей… Любви приманчивый фиал, ты, от кого я пьян бывал… — страстно лепетал он, полагая, что она понимает его и разделяет с ним все тот же мамин восторг и удивление: у Пушкина все есть! И внезапный разлив сибирской речки, и грохот вертолетных лопастей, и невероятно добрые, мужественные люди, которые работают на великих стройках страны, и прелестная девочка, вдруг вошедшая в его жизнь, в его душу, истомленную одиночеством, хотя на самом деле — телесным воздержанием, девственностью, затянувшейся, по его мнению, до неприличия…

Какая жалость, что мама, читавшая ему «Евгения Онегина» на сон грядущий в ту пору, когда он сам читать еще не умел, не познакомила его с одним из писем Александра Сергеевича, в котором великий поэт объясняет, что не стоит жениться из-за минуты приятной судороги. Может быть, ей это показалось слишком откровенным, даже циничным?

А утром без стука ворвался бородатый, огромный начальник аэропорта. Вадим проснулся резко, болезненно, будто упал в холодную воду, оглянулся — прелестное видение исчезло, оставив лишь вмятинку на подушке. Никаких признаков вчерашнего ужина, никакой чекушечки — в комнатке было пусто, чисто и холодно. И вмятинка на подушке распрямилась.

Начальник бушевал. Ему позвонили из области (а в область позвонили из Москвы) и накрутили хвоста. Оказалось, что можно было оставить что угодно и кого угодно, вплоть до летчика, но не заслуженного артиста, которого завтра ждут на о-очень важном концерте в честь годовщины… Какая годовщина и кого — эти подробности терялись в громогласном мате.

Вадима выдернули из постели и поволокли завтракать. Начальник аэропорта, как бы возмещавший своими необъятными габаритами вверенного ему объекта, не давал и слова сказать. Неясно кому угрожая расправой и непонятно перед кем оправдываясь, он снимал с себя всякую ответственность, потому что надо было одного пассажира оставить — и оставили, а то ведь перегруз, хлопнетесь посреди тайги, и ищи вас; а кто самый важный — не сказали, предупреждать же надо, ему-то откуда знать, видно же, что моложе, ну, понятно, и остался, а теперь, оказывается, молодым везде у нас дорога, так что он, начальник, не виноват, его дело такое…

Вадим жевал медвежью ногу и с ужасом осознавал, что сейчас, в качестве заслуженного артиста, ставшего причиной невероятного переполоха в областном масштабе, он никак, ну никак не может спросить про девушку по имени Зина, такую красивую, голубоглазую, с толстой косой… Да и существует ли она на самом деле? Может, приснилась?

И он терзался этими сомнениями до тех пор, пока начальник не отпустил его на пару минут — взять багаж. Самолетик уже ждал на единственной взлетной полосе. Вадим собрал свои нехитрые пожитки и, опасливо оглянувшись, украдкой ткнулся в подушку. Нет, это был не сон. Подушка пахла ею — ее волосами, ее кожей, ее поцелуями.

Вадим вышел на крыльцо и чуть не споткнулся о скорчившуюся на ступенях фигурку. Это была Зина. Она сидела, положив стиснутые руки на колени, а голову, замотанную черным платочком, — на руки. Рядом лежал невероятно трогательный узелок из клетчатой шали.

— Зина! — воскликнул Вадим. И сразу все вспомнил. — Зиночка! Что случилось? Куда ты?.. Почему ты?.. — В тот момент он искренне поверил, что метался по поселку в поисках этого невероятного ночного видения, волшебницы, русалки, подарившей ему невероятное счастье. — Я тебя искал… думал, что ты…

Зина подняла лицо, залитое слезами, прерывисто вздохнула, как вздыхают дети после долгого безутешного плача, и прошептала:

— Мамка из дома выгнала. Иди, говорит, туда, где ночевала. Таковская ты, говорит, срамить меня будешь. — Она зарыдала в голос. — Я в райцентр уеду. На работу устроюсь, хоть на какую… Дворником или там уборщицей… Может, общежитие дадут.

У Вадима перехватило горло. Нежность, жалость и мучительное чувство вины переполнили его неопытное сердце. Он поднял девушку, обнял ее, поцеловал в мокрую от слез щеку.

— Милая! Не надо дворником. Поедем со мной.

— К-куда с тобой? — пролепетала Зина.

— В Москву, — ласково объяснил Вадим, наслаждаясь тем, как на лице ее сменяют друг друга недоверие, удивление, надежда и вдруг вспыхнувший восторг.

Он чувствовал себя взрослым, сильным и добрым. Он чувствовал себя волшебником, от которого зависело, каким будет конец у сказки — плохим или хорошим. Он мог творить чудеса. Он мог ее осчастливить. А что, искушение ничуть не хуже любого другого. Многие, куда более умные, опытные, а часто и куда более циничные люди попадались на эту удочку.

— Но… как же?.. А что я там буду делать? — засомневалась Зина.