Граница нормальности - [2]

Я уже стоял на подоконнике, а пальцы рвали шпингалет. Собака, сияя фосфором, там и сям налепленным на ее теле, не двигалась. Затем повела носом — я успел подумать, что она слепая — и зарычала.

Я уже стоял за окном, держась только за раму. Попытался дотянуться до телевизионной антенны соседей.

Антенна прошла сквозь мою руку.

Дважды.

Собака уперлась передними лапами в подоконник. Я нависал над двором с высоты восьмого этажа.

Собака гавкнула.

Я отпустил раму и прыгнул.

Я улыбался.

* * *

Восьмой этаж — это гарантия. Генеральная проверка обещала быть успешной.

Я летел вниз головой. Что-то больно ударило в бок. Затем на этот же бок обрушились еще удары, насколько частые, что слились в один. Удары переместились в область спины, под конец меня так крепко приложило, что я едва не потерял сознание.

На секунду я замер.

И полетел куда-то вверх, воя от боли.

Обратно.

В лунном свете я видел, как ко мне приближалось освещённое окно; я летел в него по точной параболе, как умная американская ракета во время «Бури в пустыне». Конечно, никто меня там не ждал. Ударился плечом в раму, зазвенело стекло, рама влетела в комнату вместе со мной; я грохнулся на пол, а осколки падали на меня. Я лежал на спине, крепко зажмурившись, прикрыв одной рукой голову.

Наконец звон затих.

Некоторое время я лежал не шевелясь. Потом попробовал пошевелить ногами. Ноги слушались. Я попробовал повернуться и заорал.

Бока и спины не было. Отдышавшись и действуя очень осторожно, я проверил правую руку.

И снова заорал.

— Вы напрасно так шумите, — сказал кто-то.

Я осторожно повернул голову. В полутора метрах от меня сидела собака, но не та, которая сбросила меня из окна. Эта была другой породы, что-то вроде бульдога, но много крупнее и в то же время изящней. Я, неудобно задрав голову, осмотрел комнату. Никого, кроме этой собаки, рядом не было. В ванной кто-то принимал душ.

— С-сука, — сказал я.

— Кобель, — холодно заметила собака.

— Белочка, — сказал я. — Пришла всё-таки, родная.

— Сами вы белочка, — печально ответила собака-кобель. — Я боксёр. Согласен, дурацкое название для породы. Хотя… — он встал на задние лапы, а правой передней сделал несколько выпадов, имитируя при этом уходы; затем снова сел по-собачьи. Ааааааааааа, подумал я. В голове вертелось «…не корысти ради, а токмо волею пославшей мя жены». Все-таки я много читал в детстве.

— Вы везучий, — сказал боксер. Был он степенный, обстоятельный, внушающий доверие. Похож на моего психоаналитика. Когда у меня был психоаналитик. Был. Ключевое слово — был. Хотя всё равно по первой специальности он был травматолог; может, поэтому ему не удалось мне помочь.

— Вы хоть поняли, что с вами произошло?

Я помотал головой, очень осторожно.

— Вы упали на дерево, — объяснил боксер, — дерево не сломалось, а согнулось, потом разогнулось и швырнуло вас сюда на манер катапульты. Это третий этаж, соседний подъезд. Вы очень везучий.

— Но мертвый, — я вспомнил про свой труп в моей квартире. И про запах тоже вспомнил.

— Нет, вы живы, — снисходительно сказал боксер, — то был обычный бред, во время делирия и не такое привидится.

— Это точно, — поддержал я. — Говорящие собаки, к примеру.

Боксер повернул голову в сторону двери и гавкнул. Как будто кого-то позвал, но никто не появился.

— Ватсон, — позвал боксер по-русски.

Ватсон.

Раздался шум, как будто что-то тащили по полу. Затем в комнату вошли. Я сначала не понял, что это вообще такое появилось — без головы, с пятью ногами, влажное и в тряпках. Потом это фыркнуло, чихнуло, и картинка сложилась.

Это была давешняя собака Баскервилей. Ватсон. Он был раза в два крупнее боксера, с короткой белой в черных пятнах шерстью. Теперь он головой упирался в банное полотенце, лежавшее на полу, и толкал его перед собой, при этом он вертел мордой, избавляясь от воды и остатков фосфора.

— Ватсон, дьябл, — сказал боксер, — у нас гости. Ведите себя прилично.

Ватсон поднял голову. Полотенце повисло у него на морде, придав ему весьма глупое выражение.

— Ватсон, — повторил боксер досадливо.

Ватсон коротко махнул головой — полотенце перелетело в кресло. Затем он посмотрел на боксера.

— Ватсон, дьябл, — сказал боксер, — вы привели наконец себя в порядок?

Тот кивнул, совсем по-английски — сухо и коротко.

Дьябл.

— Это у вас что? Испанский? — спросил я.

— Нет, — ответил боксер. — Дьябл — это по-русски. Это анаграмма одного знакомого вам слова.

Ватсон с сомнением поглядел на меня и тихо гавкнул.

— Ах, да… Гм… В общем, это когда буквы в слове переставлены, — сказал боксер.

Я обиделся. Пару секунд я думал, как бы поехиднее ему ответить, но ничего не придумав, грубо сказал:

— Я знаю, что такое анаграмма… мистер Хер Локшолмс.

— И вы туда же, — скучно ответил боксер. — Разумеется, если мраморного дога зовут Ватсон, то боксера, естественно, зовут Шерлок Холмс. Ватсон, скоро вы там? Я потерял интерес к нашему гостю, отдаю его на ваше попечение.

Я сцепил зубы и попытался дотянуться до ножки ближайшего стула. Мне вовсе не улыбалось сделаться игрушкой для мраморного дога чуть не в полтора метра ростом.

— Да вы не волнуйтесь, — сказал боксер. — То, что он с вами сейчас сделает, никакого удовольствия ему не доставит.