Граница дозволенного - [48]

На следующее утро, вернувшись после осмотра сада, я увидела на стойке секретаря букет белых роз, а в электронном ящике меня ждало письмо с просьбой о втором шансе. Уязвленная гордость Роке требовала реванша. Мы встретились в чате вечером и устроили фейерверк из смайликов. Роке, не откладывая в долгий ящик, попросил встретиться снова — уж на этот раз он себя покажет. Весь конфуз из-за того, что я ввела его в ступор: до поцелуя он считал меня недосягаемой, желанной, но бесконечно далекой. Даже когда мы уже переступили порог его дома, он думал о том, как бессердечно с моей стороны завести все так далеко, чтобы потом оттолкнуть его. Он боялся, что при личной встрече покажется мне «страшным, грубым, жирным, инфантильным ничтожеством», что он не способен заинтересовать такую, как я. Он опускал себя ниже плинтуса — возможно, виной тому был развод и неудачи в попытках найти себе кого-нибудь, в чем он мне потом признался. Я упрекнула его, что раньше он, наоборот, превозносил себя до небес и ни намеком не выдал терзавших его опасений. Он ответил, что иначе я не подпустила бы его и на пушечный выстрел.

Два дня спустя мы поехали к нему домой в обеденный перерыв. На этот раз мы занимались сексом в кровати. И мне понравилось. Роке не поддавался страху и не сводил с меня глаз ни на секунду. Почувствовав, что он вот-вот кончит, я тоже почти сразу же достигла оргазма при мысли, что своим бурным извержением он будет обязан именно мне.

— У тебя взгляд изменился, — уверял он меня после. — Теперь у тебя глаза мечтательные, как у девочки-фантазерки.

— А раньше какие были? — спросила я, сраженная его наблюдательностью.

— Недоверчивые. И строгие.

Через несколько минут я заснула в его объятиях, как прежде засыпала только с Эсекьелем.

— Прогуляемся по саду?

— Это обязательно?

— Нет. Но я бы с радостью устроила тебе экскурсию.

— Отсюда тоже отлично видно. — Не скрывая вожделения, он берет меня за плечи и целует.

Знает, как важен для меня сад, однако не проявляет ни малейшего интереса. Сезар разровнял граблями дорожки и площадки, пропитал карболином мостики, подстриг газон, почистил бассейн, собрал все шланги и инструменты. Мне хотелось, чтобы Роке оценил наши старания. Я бы взглянула на сад его глазами — ведь когда видишь свое творение каждое утро и каждый вечер, оно может примелькаться. Кроме этого сада, мне сейчас гордиться нечем. Вот Эсекьель, например, сумел и оценить, и обратить внимание на перемены, обойдясь при этом без ненужных указаний. Эх, лучше бы он сейчас был у меня в гостях вместо Роке, который приезжает с грузом забот и рабочих проблем! Его выдают беспокойство в движениях, нетерпение, с которым он тащит меня в постель, бессвязные повторяющиеся рассказы о съемочных неурядицах. Сейчас главная загвоздка в том, чтобы отыскать средства на тиражирование снятой в Испании «художки», которая должна выйти на экран в конце марта. Чтобы обеспечить хорошие сборы, прежде всего нужно договориться с одной из двух основных киносетей.

— Тогда подожди меня тут. Я проветрюсь. — Иду на осознанную манипуляцию.

— Ладно, ладно, я с тобой.

Он, как истинный трудоголик, не отходит от темы работы и, рассказывая о поездке в Испанию, описывает только бодание со звукозаписывающей компанией, ее сомнительные достоинства и задранные цены. Ни мое настроение, ни окружающие виды его не волнуют. Он идет, не глядя под ноги. Если не упоминать о приездах гостей, мне просто нечем с ним делиться из своих размышлений и наблюдений. Ни растения, ни орлик над Кебрада-дель-Агуа ему не интересны. Едва оказавшись в лощине, Роке тянется ко мне с поцелуем.

— Давай займемся любовью здесь.

— Как тебе только в голову пришло!

— Я никогда раньше не пробовал на природе.

— Ты даже не спросил, как у меня дела, а уже хочешь заняться сексом «на природе», — язвлю я.

Меня слегка трясет от нервного напряжения — скорее всего это затаенный страх, который, не сосредоточиваясь в какой-то определенной части тела, охватывает меня целиком, выплескиваясь мурашками, зудящим желанием обвинять и упрекать дальше.

— Мне и так ясно, как у тебя дела. Ты на меня злишься, и я хочу одного — выбить из тебя злость бурным сексом.

— Я на тебя не злюсь.

— Тогда поцелуй меня уже, Амелия. А потом поговорим.

— Ко мне приезжал Эсекьель.

После недолгой паузы он, склонив голову, произносит задумчиво:

— Рано или поздно он должен был явиться. Сначала Бернардо, теперь он. И чего хотел?

— Я сама его позвала.

— Вот как?

Я трясу ствол шинуса, и дождь листьев обрушивается на девственно-чистую дорожку.

— Ты по нему скучаешь? Хочешь вернуть? Затосковала в одиночестве, когда я уехал в Испанию? Или надеялась, что он вдруг подарит тебе лучший секс в жизни?

— Я хотела прогуляться с ним по саду.

— Ах, ну да, разумеется, теперь дошло, зачем ты поволокла меня на эту дурацкую экскурсию… Перестань наконец нас сравнивать! — Он едва сдерживается, чтобы не вспылить. У меня закипают слезы. — Я не Эсекьель, пойми уже, я другой, не такой, как он и остальные твои знакомые. — Он не размахивает руками, не горячится, только брови сдвигаются у переносицы. — Не вздумай меня приручать, все равно ничего не выйдет. У тебя у самой крыша поедет, если ты не перестанешь нас сравнивать. Я не смогу обойти его в том, в чем он хорош. У вас как-никак пятнадцать лет за плечами. Мне не догнать. Меня можно полюбить, только признав, что я другой и что жизнь со мной пойдет другая. Появятся другие радости, другие общие моменты, на которых и выстроится будущее. Но тебе нужно научиться терпению. Научиться ждать, Амелия.