Граница дозволенного - [47]

Мои руки, словно зажив собственной жизнью, порхали над столом, наводя порядок, — я тут ни при чем, слова, появившиеся на экране, тоже на их совести. Снова это головокружение, отрыв от земли. Тот же взрыв чувств, что и на приснопамятном диване, когда Эсекьель первый раз устроил свой спектакль. Нужно позвонить ему. Никогда не умела врать, выдавала себя если не интонацией, то выражением лица или неестественными жестами. Я прислушалась — все тихо, и фотограф, и эксцентричная дизайнерша уже ушли. Тишина придавала храбрости. Решено, прикрытием мне послужит ужин с Клариссой. Я постаралась пригасить обуревающие меня эмоции и сосредоточиться, мысленно повторяя, что встречаюсь с Клариссой. Представила широкую улыбку подруги, ресторан, в который мы якобы идем, вялое ковыряние в тарелке… Только после этого я нашла в себе силы набрать номер Эсекьеля. Судя по напутствию приятно провести время, он ничего не заподозрил.

Я задержалась на лишние десять минут. Столько лет прошло, а в ушах по-прежнему каждый раз звучат маменькины наставления: никогда не позволяй, чтобы кто-то видел, как ты торчишь на углу, это отвратительно. Дожидавшаяся меня машина оказалась пожилой «японкой», несколько месяцев не видевшей мойки. Из водительского окна мне помахали волосатой мощной ручищей. Я перебежала через дорогу и, усевшись на сиденье, почувствовала какой-то совершенно чужой, непривычный запах. Мне захотелось выйти — не потому что запах был неприятным, а потому что он подсознательно меня отталкивал. Однако этот же непонятный запах, словно сотканный из противоречий, напомнил мне о данных в чате обещаниях и привел в чувство. Роке пристально, без улыбки, посмотрел мне в глаза: на сиденье сзади — мотки пленки, разбросанные папки, на его коленях — открытый ноутбук. Дожидаясь меня, он успел просмотреть фотографии с вариантами натуры для съемок.

Захлопнув крышку, Роке сунул комп на заднее сиденье и предложил поехать в знакомый ему ресторан на улице Бильбао, где нас никто не увидит. Но можно вообще свести риск к минимуму и отправиться прямо к нему домой. В жизни он оказался гораздо массивнее, чем на фото, а сведенные у переносицы брови придавали ему то ли насупленный, то ли подозрительный вид. Подойду ли я ему?

Он поехал по кольцевой Америго Веспуччи, на каждом светофоре оборачиваясь ко мне и буравя пристальным взглядом из-под сведенных бровей. «Как хорошо, что ты решилась», — произнес он на очередном светофоре и коснулся моего колена короткими сильными пальцами. Это едва уловимое давление меня разозлило. Я попыталась скрыть под улыбкой внутреннюю борьбу между желанием выскочить из машины на следующем же светофоре и желанием погладить кончиками пальцев широкие бакенбарды этого чужого мне мужчины, отливающие рыжиной по сравнению с каштановыми волосами. Оценивая так пристрастно его внешность, я невольно вспомнила и о своей. Перед выходом я, конечно, накрасилась, но отражение в зеркале все равно не добавляло уверенности. Одета я была в блузку под горло — в такие я обычно облачалась для работ в саду, — однако, как я и предполагала, на фоне его джинсов и футболки она смотрелась органично.

Мы поехали к нему домой. Передо мной предстало самое заурядное здание, из когорты невыразительных, безликих построек на улице Мартина де Саморы. На мгновение я испугалась, что Роке окажется обыкновенным мошенником, но нет, его жилище подтвердило впечатление, составленное по переписке. Над выбеленным деревянным полом словно парили немногочисленные предметы обстановки, выдержанные в четких линиях и расставленные так, чтобы оставалось много воздуха. Я чувствовала, что Роке не врет мне насчет себя и своей жизни, однако наглядное доказательство его искренности оказалось нелишним. Стеллажные полки, заставленные обширной коллекцией DVD, ковром покрывающие стену портреты когда-то популярных актрис, среди которых выделялся крупный план Элизабет Тейлор, и неизбежный плоскоэкранный телевизор с видеоприставками не оставляли сомнений в профессии хозяина квартиры. Знатный беспорядок, положенный холостяцкому жилищу, в наличии тоже имелся. На полу вокруг кресла валялись газеты, на столе красовался грязный стакан, из пепельницы торчали три окурка, явно затушенные в сердцах.

Я еле слышно поинтересовалась, курит ли он, хотя на самом деле мне это было совершенно безразлично. Нет, ему никогда не нравился вкус табака, это его дочка курит. Дочка? Сколько-сколько ей лет? Четырнадцать? Как же он позволяет? Роке пожал плечами: девицу уже не поставишь в угол. Он понес в кабинет ноутбук и папки, а вернувшись, обнял меня за талию и поцеловал. Ни аперитива, ни светской беседы, никаких ритуальных плясок, маскирующих наши истинные намерения. Но ведь и я откликнулась на прикосновение его губ… Мое тело не противилось. Что толку кривляться и ломаться, мы здесь, чтобы лечь в постель? Единственная пауза случилась, когда он, начав расстегивать пуговицы моей блузки, спросил: «Можно?» Мы занялись сексом в этой кинематографической комнате, на черном кожаном диване, под надменными взглядами кинозвезд. Чудес любовного искусства Роке не продемонстрировал — моя грудь его не заинтересовала, ласкать меня и покрывать поцелуями он не собирался; он летел к намеченной цели без оглядки. Оказавшись внутри, он еще сильнее нахмурился, будто разозлившись, и, подвигавшись немного, почти сразу кончил. «Ты страдаешь преждевременной эякуляцией?» — спросила я, не собираясь щадить его чувства. Мне хотелось поскорее убраться оттуда. Зачем мне плюс к мужу еще один никчемный любовник? Роке посмотрел на меня удивленно: я сама виновата — так его распалила, он слишком долго меня дожидался. Но он обещает скоро восстановить силы. Складка между бровями разгладилась, на лице засияла улыбка. От этой улыбки мои ладони будто снова защекотало прикосновение к его коже — неожиданно мягкой, как у ребенка. Мы немного поговорили. Вторая попытка вышла такой же целенаправленной, как первая, и хотя на этот раз действо длилось дольше, оргазма я так и не получила. Его напору недоставало сдержанности, желания доставить удовольствия партнерше. Высаживая меня у офиса, Роке со смущенной запинкой полюбопытствовал, как мне его «успехи». Я не стала лукавить: «На двойку».