Граница дозволенного - [43]

«Мильон» располагался в особнячке недалеко от проспекта Санта-Фе. В половине восьмого вечера мы прибыли почти к открытию. На заднем дворе, где раньше располагались конюшня и каретный сарай, теперь разместился ресторан — в цоколе скрывалась кухня, а чуть выше, в бельэтаже, который иногда называют piano nobile, — бар. Других посетителей, кроме Орсино, который сидел рядом с большим французским окном под три метра высотой, выходящим на балкон над улицей Парагвай, в баре не наблюдалось. В руке он держал бокал шампанского, из запотевшего ведерка на высокой подставке торчала бутылка. Он оказался ниже ростом, чем я представляла, а может, просто проигрывал рядом с Эсекьелем. Меня он расцеловал в обе щеки, как принято скорее у испанцев, чем у аргентинцев, а с моим мужем они обнялись, похлопывая друг друга по спине, но стараясь при этом не соприкоснуться грудью. Официант принес закуски и наполнил бокалы. Орсино улыбался во все тридцать два зуба. Расстегнутая почти до груди рубашка выдавала любовь к загару, тугие бицепсы под закатанными рукавами тоже отливали бронзой. Лицу повезло меньше: вместо золотистого оттенка получилась краснота, невыгодно подчеркивавшая соломенно-желтые брови. Его черты отличались легкой неправильностью: слишком близко посаженные живые глаза, маленький нос и тонкие губы казались чужими на круглом пухлощеком лице. Однако дисгармония эта не настолько отталкивала, чтобы я передумала спать с ним, тем более что от его фигуры веяло силой и чувственностью.

Как во время предыдущих знакомств, в первые мгновения у меня голова шла кругом. Эсекьель признавался, что с ним происходило то же самое, мы как будто взмывали ввысь, отрываясь от повседневности. Возможно, именно поэтому полчаса мы гоняли ту же заезженную пластинку беседы в чате, избегая, впрочем, интимных тем — большей частью. Этот необъяснимый ступор нападал на нас во время каждой встречи с «третьими». Орсино по второму разу, только теперь с налетом веселой беззаботности, поведал нам, как ему удалось так здорово устроиться, чтобы посвящать работе всего три-четыре вечера в неделю. Отслужив пять лет брокером в американском инвестиционном банке «Леман бразерс», он ушел на вольные хлеба и стал сам управлять своими накоплениями и небольшим наследством. Еще через пять лет он стал богачом.

Шампанское мало-помалу действовало на Эсекьеля, судя по тому, что он завел разговор о политической ситуации. Больше всего его интересовали Кристина Киршнер[9] и реакция прессы на давление со стороны президента. Вопреки тому, что я ожидала, Орсино его, кажется, очаровал, при том что взгляды на жизнь у собеседников оказались чуть ли не диаметрально противоположными. Орсино был не из тех, кто витает в облаках, он твердо стоял на земле обеими ногами, не упуская своего. Он не рассуждал, он действовал. Не приценивался, а продавал или покупал. Его хватка даже слегка пугала. Он излучал уверенность в себе, граничащую с безумием. Или тупостью. Ему хватало ума не признаваться в этом открыто, но было видно, что деньги кажутся ему чем-то вроде непотопляемого судна, а ему остается только загорать на палубе.

У себя дома он выдал нам по таблетке сиалиса — такого же сосудорасширителя, как виагра, только более длительного действия. Хватает на тридцать шесть часов и вставляет лучше экстази, как он сам уверял. Когда таблетка оказалась на языке, сердце от страха и предвкушения забилось как бешеное. Орсино заверил, что мне стимуляция тоже не помешает. И не ошибся.

Мы вышли выпить по бокалу на террасу, где царила одуряющая духота. Из-за влажного марева и света городских огней небо казалось беззвездным. Над ухом пищал комар. Как объяснил хозяин дома, когда с реки накатила волна тошнотворного запаха, вонь здесь постоянная. Она сильно подпортила мне впечатление от прекрасного вида. Дом парил на сваях над лугом, простиравшимся от улицы до одного из рукавов дельты Тигре. Дощатый настил в зарослях высокой речной травы, по которому я прогулялась на следующий день, вел к яхте, пришвартованной на канале с мутной, стоячей водой. Вдохновило архитектора этого дома, без сомнения, знаменитое творение Корбюзье — вилла Савой, и когда я поделилась своей догадкой вслух, Орсино с лукавой улыбкой ответил, что да, не смог удержаться от соблазна — сваи спасают дом в паводок, да и вообще ему всегда нравились подмостки. Обаятельный парень, эдакий утонченный ловкач.

Эсекьель чувствовал себя как дома, то и дело оглашая смехом ночную тишину. У нас в Чили он никогда бы не проникся симпатией к такому человеку — похоже, его отношение к людям сильно менялось, стоило ему вырваться из привычной обстановки, и, как прежде в Нью-Йорке, он становился более толерантным.

Орсино пригласил нас в дом, и мы последовали за ним по белому коридору с чередой продолговатых горизонтальных окошек на уровне глаз. Из узких вентиляционных щелей в потолке бесшумно струился кондиционированный воздух. Наконец, простерев руку в театральном жесте, Орсино пропустил нас в комнату с девственно-белыми стенами, всю обстановку которой составляли кровать и тумбочка. На тумбочке лежали презервативы и баночка лубриканта. Судя по всему, воздержание у хозяина дома было долгое. Сорвав с себя одежду, мы кинулись страстно целоваться, и первый акт вышел стремительным. Через полчаса у обоих моих мужчин началась повторная эрекция, а я почувствовала, как разливается тепло внизу живота. На этот раз Орсино показал себя во всей красе, лаская каждый миллиметр моего тела губами и ладонями. Потом он надолго задержался между моих ног — лизал, покусывал почти до боли, сам постанывая от наслаждения. Ему наконец удалось растопить остатки сковавшего меня льда.