Граница дозволенного - [41]

От этой поездки у меня осталось ощущение покоя, мы не гнались за количеством галочек в путеводителе, мы приехали будто уже удовлетворенными и насытившимися, сделав путешествие просто подарком, призом за старание сохранить союз. Мы колесили без спешки, в свое удовольствие, питая энергией, почерпнутой из наших маленьких оргий, иллюзию мирных странствий по красивейшим городам и весям нашей совместной жизни.

Визит четвертый

Отрываюсь от книги, услышав воркование темнохвостого голубя. Трель прочувствованная, но однообразная, как у кавалера, который восхваляет красоту своей дамы, с повторяющимся понижением тона и все более дробной россыпью в конце каждого «куплета». Это, наверное, тот же голубь, которого я видела на днях на тропинке. Их тут всего пара и обитает, иначе в этот вечерний час из сада доносился бы целый хор отраженных от холмов голубиных рулад. Птица размером с дрозда, только чуть массивнее, летает исключительно в случае крайней необходимости и садится, задрав хвост над длинными, как и полагается ходоку, ногами. При мысли о темнохвостом я вспоминаю Роке — тот пребывает в таком же отрыве от реальности, как голубь от неба. На него не действуют диагнозы, которые я ставлю нашим отношениям. «Мы хотим друг друга, — твердит он, — мы любим друг друга, мы каждый день общаемся. Мы вместе по факту, а остальное — пустые теории». Он прет напролом, сметая все воздвигнутые мной препятствия и все продуманные доводы. У нас нет будущего, но нет и оставленных в прошлом авгиевых конюшен. Однако приезд Эсекьеля выставляет Роке совсем в ином свете, меркнущем на фоне чувств и ощущения близости, которые дают пятнадцать лет совместной жизни. Блеснувший вдруг вдали шанс склеить разбитое прошлое перечеркивает тусклое настоящее с Роке.

Он звонит мне около десяти вечера по дороге в ресторан, где собирается встретиться со своей «командой». Они празднуют день рождения. Неразлучные — мало того что на работе вместе, так еще и потом общаются.

— Как дела, чем занималась? — интересуется он участливо, как заботливая мамочка, что совсем не вяжется с его медвежьей фигурой и ухватками.

— Ничем особенным. Вечером ходила прогуляться. У нас тут туман…

Я устраиваюсь в деревянном кресле, отодвигаясь из-под конуса света. О приезде Эсекьеля лучше расскажу, когда увидимся.

— Случилось что-то?

— Нет, с чего?..

— Не знаю, ты какая-то рассеянная.

— Читала. Наверное, поэтому… Тяжело перестраиваться после здешней тишины.

— Что читаешь?

— Филиппа Рота, «Случай Портного».

— И как?

— Смешно… Главный герой винит в своей сексуальной озабоченности родных и еврейские корни. Но когда я сравниваю его семейку со своей, мне хочется плакать. Всю жизнь я добивалась любви. Портного хотя бы любят — обвиняют, заставляют терзаться муками совести, но любят.

— Я тебя люблю.

— Спасибо, — с саркастической признательностью отвечаю я.

— Раз тебя не любили в детстве, ты решила, что никто тебя не полюбит по-настоящему. И поэтому ты вышла за Эсекьеля.

Такого поворота я не ожидала.

— Не надо, пожалуйста, по любому поводу его вспоминать.

— Он тебя не любил.

— Не дури.

— Понимание любви приходит в детстве. Разве не потому ты не позволяешь мне тебя любить, что живущая внутри тебя маленькая девочка просто не ведает, что это такое?

— Не знала, что ты у нас психоаналитиком подрабатываешь.

— Ты вышла замуж за человека, который тебя не удовлетворял. Сознательно вышла, с открытыми глазами. А в итоге пришлось клянчить утешение у случайных любовников, искать ласки и признания, которых тебе недодали родители. Ничего сверхъестественного, Амелия, всего-навсего сложить два и два.

— Наши проблемы тебя не касаются, и ты все слишком упрощаешь.

Я теряю наигранное равнодушие и уже готова уязвить Роке, сообщив, что сегодня меня навещал Эсекьель.

— Наши проблемы? Можно подумать, вы по-прежнему вместе, а я так, третий лишний.

— Откуда у тебя это навязчивое желание доказать, что ты лучше Эсекьеля?

— Ничего подобного. Я не лучше. Просто я тебя люблю, вот в чем разница. Однако, по правде сказать, легче мне от этого не становится.

Я жалею, что раскрылась перед ним. И без того постоянно раскаиваюсь, что вынесла свое прошлое на его суд, пусть объективный, но от этого не менее обидный. Это касается не только прошлого — иногда из-за гложущей меня досады я выплескиваю свои мысли, желания, чувства, сдирая с себя броню, оставляя голый остов, напоминающий ободранные разделанные туши в старинных мясных лавках. Неужели я так отчаянно нуждаюсь в «сильном плече»?

— Когда тебя завтра ждать? — спрашиваю я, уходя от скандала.

— Около семи, наверное. Ты меня любишь?

— Уже нет.

— Ну и славно, хоть выспишься спокойно.

Я больше не могу сосредоточиться на злоключениях Портного. Неужели все интимные связи нужны были мне как доказательство любви? Неужели в свои годы я по-прежнему пытаюсь восполнить недополученное от родителей? И Роке — просто очередной заменитель? Ни я, ни мои брат с сестрой не знали родительской любви. Мы были обузой, которую жизнь подкинула матери, чтобы досаждать, а отцу — чтобы отвлекать от дела. Не сказать, впрочем, что природа совсем лишила их родительского инстинкта — о нас заботились, но, скорее, как заботятся о хозяйстве или бизнесе — иначе говоря, нами управляли. Как мгновенно менялось выражение маменькиного лица — глаза мечут молнии, у губ суровая складка (это от нее у меня манера стискивать зубы и играть желваками), — если мы нарушали ее представление о гармонии своими играми, ревом, болезнями, выходками и проступками. Но куда страшнее была манипуляция. Скупая ласка приберегалась, как драгоценная монета, на которую покупалось наше послушание… Выходит, даже разобравшись, откуда ноги растут, я продолжаю клянчить у чужих людей то, чего недодали мне родители?