Граница дозволенного - [26]

Если не дойду до утеса, можно считать, прогулка не удалась. Оттуда открывается вид на тонущую в туманной пучине густую зелень. Мысленно оправдав Бернардо после всех этих рассуждений, шлю ему эсэмэс: «Сегодня заедешь?» — заменив «сегодня вечером» на «сегодня», чтобы не быть превратно понятой. Мне кажется, я ему все-таки должна — если не развязку, то хотя бы объяснение. Через минуту приходит ответ: «Приеду в девять».

На тропинке, ведущей вниз, меня настигает видение: мелькающие передо мной крепкие икры Эсекьеля, будто я иду за ним и выше колен его фигура теряется в тумане. Обычно во время наших прогулок под этими молчаливыми деревьями я шла позади и болтала обо всем, что в голову придет. Делилась своими тревогами, спорила с воображаемыми оппонентами, рассказывала об идеях, навеянных пейзажем. Эсекьелю нравилось меня слушать. Он не поддакивал, не отвечал на задаваемые вслух вопросы воображаемому собеседнику, просто слушал не перебивая, и кажется, на поворотах тропинки я ловила улыбку на его лице. Его забавляло мое воодушевление и перфекционизм, мои необъявленные войны, мое упрямство.

Воспоминания переносят меня в постели наших первых лет: в соседнюю с комнатой его матери спальню, в квартиру на улице Росаль, куда мы переехали молодоженами… Он целует мою грудь, ласкает меня, а я озвучиваю происходящее вслух, довольно подробно, учитывая, в какой короткий срок приходится укладываться. «Ты ласкаешь меня, Эсекьель, покусываешь мои соски… ты раздвигаешь мне ноги, Эсекьель, я уже намокла, поласкай меня, войди, я хочу, чтобы ты вошел… сейчас ты войдешь, да, медленно, я тебя чувствую, да, ты входишь в меня… целиком, останься, останься внутри, Эсекьель, я хочу, чтобы ты кончил внутри, хочу почувствовать, как ты кончаешь…» И после его оргазма я продолжаю ласкать себя и выплескиваю свое наслаждение в крике, чтобы оно отпечаталось в памяти Эсекьеля.

Я в смятении опускаюсь на обочину тропинки, как никогда живо ощущая Эсекьеля рядом с собой. Получается, я с самого начала рассказывала ему, как занимаюсь сексом с другим, пусть даже этим другим тогда был он сам. Да, конечно, я делала это, чтобы возбудить его, но ведь на самом деле больше распалялась сама, как будто так наши занятия любовью становились более реальными. Я хотела, чтобы он осознавал, как я ощущаю наслаждение, доставленное человеком, носящим его имя, — только ведь на его месте мог быть кто угодно…

Я развожу жаркий огонь в камине, языки пламени начинают лизать поленья. Лето сейчас такое, что ночью особенно не согреешься. Антарктическое Перуанское течение, проходящее рядом с побережьем, остужает воздух и приносит нам те самые туманы, поэтому дровами нужно запасаться как следует. Проблема загрязнения воздуха здесь не стоит, так что можем не отказывать себе в первобытном удовольствии погреться у веселого живого огня. Бернардо стоит рядом со мной, не пытаясь заполнить паузу — ни легкомысленными замечаниями, ни многозначительными рассуждениями. Расслабленная рука вяло покручивает бокал виски. Я захожу на новый виток объяснений — не совсем таких, как для Хосефины, под другим соусом, потому что перед Бернардо мне не нужно оправдываться и меньше приходится скрывать. Он в очередной раз демонстрирует мужество, затрагивая тему, которую вчера мы обходили стороной.

— В тот наш последний разговор в офисе, когда ты уже знала, что едешь в Штаты…

— Да?

— Ты мне предложила… — перед тем как продолжить, он делает глубокий вдох и отпивает виски из бокала, — заняться любовью на глазах у Эсекьеля. Ты серьезно этого хотела или пыталась так защититься от моих приставаний?

— Ты решил, что это провокация?

Надеюсь, Бернардо не придет в ужас, если я выложу ему все начистоту. В зарослях криптокарии поет сычик, а внизу, в лощине, ему вторит миниатюрный филин, чей пронзительный клич, настойчивый и нежный, несется сквозь ночь догоняющими друг друга волнами, будто позывные той нашей последней встречи.

— Я помню, как было дело. Эсекьель стал таким… вездесущим, сказала ты, что другого выхода, кроме как заняться любовью у него на глазах, не оставалось.

— Я никак не могла отделаться от мысли, что он обо всем знает.

— Ты преподнесла мне все так, будто он тоже согласен…

Мы смотрим на огонь, будто приходя параллельно каждый к своим выводам. Сычик аккомпанирует. Мы идем на мерцающий впереди огонек, но видим его по-разному, будто смотрим из двух разных окон действительности. Бернардо сейчас не такой, как обычно, и по поведению, и по интонациям: вдумчивый без догматичности, внимательный, но без своей невротической дотошности. Таким я его почти не видела, нечто среднее между неумолимым гением анализа и бесчувственным Дионисом, замороченным собственной интуицией.

— Я была уверена, что он согласится.

— А я несколько дней пытался докопаться до смысла этого предложения. — Бернардо хватает бутылку виски и резким движением наполняет бокал. — Сначала решил, как уже сказал, что это просто предлог со мной развязаться. Невыполнимое условие для мужчины, у которого осталась хоть капля гордости. Но потом я засомневался: у тебя ведь хватило бы духу сказать мне в лицо, без всяких уверток, что не хочешь продолжать отношения. Поэтому я начал подозревать, что ты это серьезно. Я как никогда в жизни хотел, чтобы ты осталась со мной, я был уверен, что, если мы переспим еще раз, ты поймешь, как велика наша… любовь, страсть, называй как хочешь. И Эсекьель скрепит ее своим свидетельством. А затем у меня снова появились сомнения: вдруг ты меня все-таки обманываешь, вдруг это такой странный способ сказать, что больше не можешь спать со мной, раз он все знает, однако и порвать со мной сама тоже не в силах.