Грани жизни - [62]

— Берите, читайте, Виктор Иванович! — хором ответили все пятеро.

Платонов ушел чрезвычайно довольный, но никто не понял, почему.

— Пытливый, страстный ум! — определил Сева.

Утром на коридорной доске объявлений Платонов увидел приказ, подписанный Сковородиным: «…Трубкина В. Н. откомандировать в распоряжение хозяйственного отдела завода».

«Эта «личность» поделом выбыла из игры!» — удовлетворенно подумал Платонов.

Сковородина Виктор Иванович застал в знакомой неподвижной позе с грузным наклоном всей крупной фигуры над столом, в какой чаще всего и пребывал сейчас главный конструктор.

— Видели? — хрипло спросил Сковородин и лениво очертил в воздухе квадрат, означающий доску приказов по заводу.

— Видел.

— А теперь вот это… — И Петр Семенович придвинул к заместителю отпечатанный на машинке листок.

— «С двадцать седьмого декабря пятьдесят восьмого года чертежник Петр Николаевич Мельников откомандировывается в распоряжение главного технолога И. В. Лагутина…» — прочел вслух Платонов и добавил — Под этим приказом еще нет вашей подписи, и лучше вам ее вообще не ставить, как и приказу этому лучше вообще не появляться! — И, дважды отчеканив слово «не», Платонов решительно и быстро разорвал листок пополам.

— П-позвольте… что это такое? — ошеломленно выдохнул Сковородин.

— Это то, чего не должно быть.

— Как это «не должно быть»?! Вы от чьего имени говорите?

— От своего собственного имени! Я, Платонов, запрещаю вам, Петр Семенович, подписывать этот приказ.

— Вы?! Мой заместитель! Да какое вы имеете право запрещать мне, вашему начальнику?

— А я говорю с вами не как заместитель с начальником, а как коммунист с коммунистом, и как человек, который во имя нашей общей цели — коммунизма — не может допустить, чтобы ваш опыт, знания и талант обратились в игрушку… слабостей и противоречий вашего нелегкого характера!.. Во имя нашей коммунистической общности, я не имею права быть равнодушным, я обязан, поймите, обязан перед своей партийной совестью оградить нас от этих случайных, но непомерно «раскаленных» чувств, которые разрушительно действуют на вас!.. А ваш опыт и талант принадлежат не только вам лично, а также и нам, обществу…

Они сидели друг против друга за массивным письменным столом — молчаливый, вдруг притихший Сковородин и вполголоса, но четко убеждающий его Платонов. На первый взгляд казалось, что Платонов с обычным своим спокойствием и обстоятельностью что-то докладывает, а главный конструктор внимательно его слушает. Но в действительности происходило нечто неожиданное для Петра Семеновича. Никто и никогда не осмеливался так говорить с ним, а этот человек, зависящий от него, руководителя, безбоязненно раскрыл ему, Сковородину, не силу и глубину его конструкторской личности, а круг мелких, им же самим искусственно «раскаленных» чувств и ложных доводов — круг, из которого ему надо выйти «на простор». Петр Семенович ощутил себя самого как бы стоящим перед глухой, тяжелой дверью, которую помогает ему растворить этот смелый и настойчивый человек. Кажется, впервые в жизни Петр Семенович не смог подыскать слов и мыслей, чтобы опровергнуть доводы Платонова.

— Что же мы будем делать… с Мельниковым? — наконец устало спросил Сковородин.

— Самое справедливое — оставить все как есть… Кстати, Петр Семенович, в этом решении вам очень поможет одно обстоятельство… с которым я немедленно вас ознакомлю… — И Платонов вынул из портфеля серую папку. — Здесь дневник бригады Петра Мельникова.

— Откуда это у вас? — изумился Сковородин.

— Я взял в бригаде, для прочтения. Я ведь почти каждый день захожу к ним, это совсем близко: влево от центрального коридора. Хорошо ребята работают, а Петя Мельников, наш чертежник и в недалеком будущем инженер, показал себя оч-чень способным бригадиром!

Платонов так жизнерадостно закивал, что Петр Семенович не удержался от неопределенного междометия:

— Н-ну… что ж… возможно…

Когда Платонов вышел, Сковородин, будто что-то давно искомое, вдруг вложил серую папку в свой большой объемистый портфель.

Дома его встретила усталая, встревоженная Натэлла Георгиевна. Воспаление легких у Галины проходило тяжело.

— Температура опять подскочила вверх. Днем было около тридцати восьми, а сейчас тридцать девять и четыре… и все время бредит…

Оба, чуть дыша, подошли к кровати больной дочери. Ее потемневшие, будто налитые жаром, губы то судорожно сжимались, то как-то незнакомо ловили воздух. «Ты… ты…» — долетел до слуха родителей ее хриплый, задыхающийся шепот.

— Вот и сегодня она все время шепчет это несчастное «ты… ты…», — рассказывала Натэлла Георгиевна. — К кому это «ты» относится… едва ли к нам с тобой… вернее всего, к Пете Мельникову: в больном мозгу сильнее всего отпечатываются тревоги и печали…

— Никогда бы не подумал, что Галина способна так переживать…

— А вот теперь ты сам убедился… ведь недаром же пословица есть: «Что имеем, не храним, потерявши — плачем». Петя Мельников, как я всегда замечала, так открыто и сердечно выражал Галинке свою преданность, что наша дочка даже не научилась это ценить. Ах, все это очень тяжелая история, милый!

Натэлла Георгиевна даже слегка всхлипнула, а Петр Семенович только сейчас заметил, как нарушилась за это время обычная ее женственная подтянутость уже с самого утра. Сейчас ее длинные косы опять были небрежно перевязаны на спине, а на плечи наброшен первый попавшийся ей под руку старый халат.