Граненое время - [75]

— Весна холодная — осень хлебородная!

Он обернулся: к нему подходил тракторист Стенюшкин, тот, что прошлой осенью ездил на самоходном комбайне в сельпо, за водкой.

— Раненько поднимаетесь, Павел Фомич.

— А вам что не спится?

— Я тоже в армии приучен к раннему подъему. Прослужил без малого десять лет. Три раза собирался домой и три раза заворачивали обратно то японцы, то финны, то немцы. Как соберусь, так обязательно заваруха. Чуть-чуть не остался холостяком на всю жизнь. В такое время живем, Павел Фомич, что и семейное положение зависит от международного!

Витковский окинул его потеплевшим взглядом. В замасленной телогрейке, в стеганых ватных брюках и резиновых сапогах, в шапке-ушанке набекрень, этот видавший виды человек понравился ему сегодня.

— А что, товарищ Стенюшкин, не махнуть ли за горючим, раз уж погодка совсем испортилась?

— Не забыли, выходит, Павел Фомич... — Он достал из брючного кармана пачку «Беломора», щелкнул пальцем по донышку и учтиво протянул директору. — Угощайтесь, Павел Фомич, московские, редкость в наших местах.

Витковский взял папиросу, изменив своему правилу не курить натощак.

— Это наша карманная география, Павел Фомич.

— То есть?

— Когда англичане с французами в пятьдесят шестом напали на Египет, у нас в рабкоопе весь «Беломор» раскупили. Даже некурящие брали. Всяк хотел заглянуть, где там находится этот Суэцкий канал, далеко ли от нас? Ну, а я, как старый вояка, в первую очередь заинтересовался. Мы тогда зябь кончали. Бывало, устроим перекур в борозде, разложим пачки «Беломора» перед собой вместо карты и заспорим, как на военном совете.

— Понятно.

— Мы теперь, Павел Фомич, сильно пристрастились к этой самой стратегии. Выезжаешь на загон сеять, а сам думаешь, как там, на Кубе, или как там, в Лаосе?

— Понятно, время тревожное.

— Одного я не могу уяснить себе, зачем вас-то распустили по домам?

— Чтобы не мешались около ракет.

— Ракета — это, конечно, штука! Я понимаю. Однако, Павел Фомич, военных надо беречь, а не посылать мерзнуть на полевые станы в грязь и слякоть.

Витковский заулыбался.

— Что, надоел я тебе, Стенюшкин? Так ты говори прямо, не хитри!

— Солдату может надоесть старшина, а не генерал. Если же вы имеете в виду прошлогоднюю историю, то обижаться мне не на кого. Сам виноват. Надо же было додуматься: на самоходном комбайне — за водкой! И правильно вы меня тогда уволили. Дисциплина должна быть, признаю. Ну, прямо черт какой-то меня попутал...

Стенюшкин явно увлекся, но ему помешал управляющий отделением.

Мальцев выполз из своей палатки, быстро вскочил на ноги, растерянно огляделся вокруг и сказал директору совхоза:

— Видите, Павел Фомич, мы предполагаем, а царица-природа располагает. Что теперь делать?

— Вы агроном, вам и карты в руки.

— С ней, с природой, лучше не берись играть, разденет и разует, — вполголоса заметил Стенюшкин, направляясь к своему ДТ.

Для порядка Олег Мальцев прошелся по загону, не оставляя за собой следов: схваченная морозцем, пашня звенела под ногами, как броня. Витковский подозвал его.

— Я уезжаю на центральную усадьбу. Объявите выходной. Но помните, Олег Зиновьевич, наш график остается в силе. Как только отпустит, сейте круглые сутки. Понятно?

— Лампочки на тракторах перегорают. Если можно, подошлите, пожалуйста, запасные.

— Могу прислать свою настольную, с абажуром, — сухо сказал Витковский, садясь в автомобиль. — Что я вам, агент по снабжению? Надо беречь лампочки пуще глаза.

— Хотя бы несколько штук, Павел Фомич.

— Пришлю. Но, смотрите, чтобы график выполнялся любой ценой, в любое время суток.

— Не беспокойтесь, Павел Фомич, сделаем.

«Эх, молодежь, молодежь, — думал Витковский, выруливая на большак. — И чему ее учат в институтах? Только не искусству руководить. Разве это специалисты? Подопытные кролики! У каждого профессора своя школа: один травопольщик, другой пропашник, третий исповедует еще какую-нибудь веру. Землю портят — полбеды. Людей портят. Посадить бы этих докторов и кандидатов на голодный паек, тогда бы узнали, как хлеб добывается. Изобретают всякие системы, давным давно изобретенные русским мужиком, и выдают их за последнее достижение науки. Нахлебники! Лучше бы учили студентов азбуке управления, а не изобретали тульские самовары».

Дома Пелагея Романовна вручила ему записку от Журиной.

«Павел! Заглянула по пути с площадки «Асбестстроя». Однако опять не застала тебя дома. Понимаю, что время сейчас горячее, и ты, в самом деле, целыми сутками пропадаешь в тракторных бригадах. Если выберешь свободный часок, то заезжай. У меня все без перемен. Наталья».

Несколько слов было зачеркнуто. Но он разобрал их: после слова «однако» она зачеркнула «к сожалению» и перед словом «заезжай» более старательно затушевала невинное «пожалуйста». Все это он расценил как уступку женской гордости, которая не в меру строго редактирует подобные записки.

— Где ночевал-то сегодня? — недовольным тоном спросила его Пелагея Романовна.

— В поле. А в чем дело?

— Должна я знать или нет? Прошлый раз остался у нее, так я до света глаз не сомкнула. Жениться, так женился бы, Павлуша. Ты ведь не деревенский гармонист, чтобы пропадать на посиделках у вдовушек. Прошлый раз захожу в рабкооп, о тебе трещат совхозные сороки. Увидели меня, сразу языки прикусили. Не хочу я, чтобы каждая бабенка посмеивалась над тобой.