Грамматика японского языка - [7]

(IX в.) - они графически выделяли окончания, постольку естественным следствием должно было бы явиться разделение на слова. Но этого не произошло и доныне, очевидно потому, что в этом нет надобности. Если же обратиться к японскому языкознанию, то можно сказать, что мысль Соссюра: "Слово, несмотря на трудность определить это понятие, есть единица, неотступно представляющаяся нашему уму, нечто центральное во всем механизме языка", по-видимому, чужда японским языковедам. В концепциях слова как грамматической единицы, например в концепции Matsushita Daizaburo (tanshi и renshi), созданной еще в начале тридцатых годов, или в современной концепции, созданной Tokieda Motoki (shi), обнаруживается удивительная близость к тому течению западноевропейской лингвистики, которое отказывается от традиционного понятия слова. Однако, в противоположность европейским лингвистам, японским грамматистам не приходится отказываться от такого понятия: традиционного представления о слове в японской грамматической науке нет. Даже обозначение этого понятия одним наименованием отсутствует: то, что подразделяется на части речи, т.е. слова в нашем представлении, именуют и go, и gen, и shi, и tango. (В общем же языке "слово" - kotoba, что, однако, значит и "выражение", и "речь". А в слова, означающие "словарь" - jiten, jisho, и в обычные названия словарей - Jirin "Лес слов", Jien "Сад слова" и т.п., - входит корневая морфема ji, та самая, которая в грамматике употребляется со значениями "частица" и "морфема".) Такое своеобразное отношение к слову связано с агглютинативным характером языка, со свойственными ему легкой сцепляемостъю и легкой отделяемостью многих элементов, что делает границы слова несколько зыбкими. Но заключать отсюда о полной лексической самостоятельности этих суффиксальных элементов и отрицать всякое формообразование с их участием представляется нам выводом неправомерным.

Мы попытались здесь сжато сформулировать те наши принципиальные разногласия с основами японской грамматики, из которых, как нам кажется, вытекают многие конкретные расхождения в описании явлений японского языка. Разумеется, это не умаляет нашего интереса к японской грамматической литературе. Даже при расхождении в исходных позициях для нас не только сохраняют свое значение конкретные наблюдения японских грамматистов над фактами языка, но наше внимание привлекают и теории, в основе которых всегда лежат те или другие факты. Приведем несколько примеров. Мы не можем согласиться с том, что слова типа shizuka "тихий" и jūyō "важный" являются адъективными глаголами (keiyōdōshi), не можем согласиться, поскольку nari, tari, da, desu мы считаем всегда глаголом-связкой, отдельным словом, а na и ni в современном языке в формах jūyōna, jūyōni - окончаниями. Однако теория адъективных глаголов с полной ясностью свидетельствует, насколько естественно для японского языкового сознания принимать слова с качественным значением за предикативную часть речи (yōgen), так как предикативна основная группа японских прилагательных типа takai "высокий", ureshii "радостный". Отсюда мы должны сделать вывод, что для последней группы прилагательных (keiyōshi) предикативность является конституционально важным признаком; это и есть тот факт, который лег в основу теории адъективных глаголов. Поэтому, хотя мы и определяем слова типа shizuka и jūyō как прилагательные и указываем на некоторую общность их с keiyōshi в формообразовании (словообразовательном: ureshisa - jūyōsa, ureshigaru - zannengaru и словоизменительном; yoritakai - yorijūyōna), мы тем не менее не считаем допустимым объединять их с keiyōshi в одну часть речи. Мы выделяем слова типа shizuka и jūyō в отдельную категорию именных прилагательных (meishiseino adjective).

Еще один пример: с нашей точки зрения, время и модальность - две разные категории, поэтому мы не можем принять категорий японской грамматики katei и kakutei, первая из которых объединяет будущее время и предположительность в будущем и настоящем, а вторая - категорическое настоящее и прошедшее. Однако выделение этих категорий подчеркивает тот факт, что одна и та же глагольная форма (в старом языке beshi, например torubeshi, в современном u, например torō) может выражать и будущее время - в одном случае, и предположительность в настоящем времени - в другом случае, и что по отношению к фактам прошедшим широко употребляется (отнюдь не со стилистической окраской нашего praesens historicum) та форма глагола, которая в других случаях имеет значение настоящего времени. Само собой разумеется, что наблюдения, сделанные в японской грамматике относительно значений и употребления "служебных глаголов" beshi и u, остаются в силе для формы наклонения с суффиксом beshi или формы времени с суффиксом u.

Таким образом, для советского специалиста по японскому языку при исследовании вопросов японской грамматики и истории языка знание японской грамматической литературы является обязательным и необходимым. Без серьезного ее изучения такое исследование не может быть полноценным.

* * *

При переводе этой книги особую трудность представляла терминология. Надо, кстати, заметить, что в японской грамматике терминология отличается большой пестротой и неустойчивостью. Это объясняется тем, что с конца XIX в. наряду с терминами, возникшими в средневековье, стали во множестве появляться термины переводные, нередко создававшиеся повторно и потому дублировавшие друг друга. Например, для обозначения страдательного залога рядом со старым термином