Грамматика японского языка - [6]
Но если принимать все служебные элементы японского языка за отдельные слова, создается неправильное представление о его строе как строе полностью аналитическом. Если же рассматривать эти элементы как агглютинативные суффиксы, чем они и являются, то есть иметь право говорить о формообразовании, создается возможность формулировать те характерные черты строя японского языка, в которых он обнаруживает поразительное сходство со строем других агглютинативных языков (с которыми он не имеет никакой корневой общности) - о корейским языком, языками тунгусо-маньчжурскими, монгольскими и отчасти тюркскими. (Здесь данная тема может быть затронута только в самом сжатом виде.) Разумеется, при этом сходстве каждый язык и каждая группа сохраняют свою специфику. Но если трактовать все служебные элементы японского языка как отдельные слова, основа для параллелей отпадает. Поясним это примером: близость значений и функций английского предлога of в сочетании с существительным и русского родительного падежа только подчеркивает разнородность явлений, характерных для флективного строя русского языка и аналитического - английского; так и аналогия между японским kara, если считать его отдельным служебным словом, а не агглютинативным падежным суффиксом, и формой исходного падежа в корейском и монгольском языках подчеркивала бы агглютинативный характер последних и аналитический - первого. Но это и значило бы создавать неправильное представление о строе японского языка. При такой трактовке, разумеется, отпадает возможность отличить подлинно аналитические формы от агглютинативно образованных синтетических, оценивать соотношение элементов анализа и синтеза на разных этапах развития языка. Поэтому японские грамматисты проходят мимо такого явления, как, например, частичное замещение синтетических, агглютинативных форм глагола, типичных для старого, письменно-литературного языка, формами аналитическими, утвердившимися в современном языке. Например, вместо torubeshi - toru de arō в значении "вероятно, возьмет" и toranakereba naranai - в значении "нужно взять"; вместо toraru наряду с torareru имеются аналитические формы totte morau в значении "взято для кого-либо" и totte aru в значения "взято" (о чем-либо; последнего употребления toraru в старом языке не имел). Они не дают должной оценки образованию из аналитически! форм современного языка новых синтетических форм, правда, еще не признанных как литературная форма, но широко внедрявшихся в устную речь, например: totte iru -> totteru, totte oku -> tottoku. Японские грамматисты не отмечают и значения того, что в современном языке некоторые агглютинативные глагольные суффиксы подвергаются фузии с основой, что превращает их в окончания; таковы окончание будущего временя u (torau -> torō), окончание прошедшего времени ta (torita -> totta, yomita -> yonda), окончание деепричастия совершенного вида te (torite -> totte, yomite -> yonde). Все эти явления остаются неоцененными в своем грамматическом качестве, поскольку beshi, ru в старом языке, reru, u, ta, te в современном языке считаются отдельными словами; поэтому, например, totte рассматривается не как деепричастие, не как одно, а как два слова. При такой трактовке японские грамматисты не уделяют никакого внимании вопросу о природе каждого из этих элементов в отдельности: они, например, не проводят разницы между глагольными суффиксами времени, наклонения, залога и вида, с одной стороны, и глаголами-связками и так называемыми служебными глаголами сравнения, например gotoshi - с другой, или между падежными суффиксами (kakujoshi) и другими так называемыми служебными словами, иначе говоря, частицами, - подчеркивающими, ограничительными и т.п. Все конкретные следствия такой концепции перечислить здесь, конечно, невозможно.
Чем же объясняется такая трактовка служебных элементов японского языка, противоречащая общетеоретическим воззрениям самих же японских лингвистов на его строй? Мы позволим себе высказать предположение, что и эта трактовка объясняется традицией, возникшей в давнее время. Как уже было упомянуто, она означает сохранение под другими названиями категории tenioha, а это наименование возвращает нас к отметкам в книгах китайских классиков, приспособленных для чтения по-японски. В этих книгах служебные элементы японского языка были чужеродны китайским словам и резко отделялись графически от сплошного иероглифического текста. В процессе искусственного присоединения японских агглютинативных суффиксов к произносимым на японский лад китайским словам, вдобавок при графическом обособлении их начертаний, легко могло сложиться представление о них как о лексически самостоятельных элементах. Не в этом ли и надо искать корни такого представления? Однако нельзя не заметить, что оно смогло стать устойчивым на почве того своеобразного отношения к слову как единице языка, которое присуще и языковому сознанию японского народа, и японскому языкознанию. О первом говорит тот факт, что с начала своего образования и по настоящее время японское национальное письмо является сплошным: оно не знает разделения на слова. Правда, японцы заимствовали средства письменности у Китая, а китайское иероглифическое письмо - сплошное, что было естественно, поскольку в генезисе иероглифом обозначалось слово. Однако поскольку японцы выработали систему сочетания идеографически примененных иероглифов с буквенным алфавитом, поскольку еще в прообразе этого письма - так называемом
