Графиня Монте Карло - [49]

Аня поднялась со стула и подошла к портрету. Девушка на портрете была, очевидно, одних лет с нею, и оттого, наверное, казалось, что они чем-то схожи. Тень от вуальки падала на глаза, поэтому глаза и все лицо были печальными. Черная шелковая перчатка на руке, поверх которой перстень с бриллиантом и обручальное кольцо. За спиной красавицы на портрете бульвар — может быть, парижский, а скорее всего какого-то южного города, но не российского — это точно.

Наконец раздались шаги и снова появилась служанка.

— А как доложить? — спросила она и тут же сообщила: — только госпожа все равно не принимает.

— Доложи, что явилась соседка — Анна Оливетти… Урожденная Шептало, — добавила Аня после некоторой паузы.

Возвращаться домой, не передохнув, не хотелось и потому приходилось быть навязчивой. Снова опустилась на стул, ноги гудели после почти трехчасовой ходьбы. Наконец раздались быстрые шаги, вернулась служанка.

— К сожалению, госпожа сегодня не расположена, если бы Вы предупредили.

— Телефон у вас есть? — вспомнила Аня о современных средствах коммуникации.

— Есть, — обрадовалась служанка, — только он не работает.

— И то хорошо, — согласилась гостья, — когда он заработает, я позвоню.

Поднялась с подушечки и направилась к двери, но не успела даже открыть ее, как услышала за спиной:

— Погоди, милая. Задержись на минутку.

Сказано было по-русски. Аня обернулась и увидела в дверном проеме высокую старуху. Она была ни худа, ни толста, и только подойдя к ней ближе, девушка увидела морщинистое лицо и седые, зачесанные назад волосы.

— Добрый день, — поздоровалась Аня по-русски.

— Добрый, — кивнула княгиня и спросила: — так это ты, барышня, за молодого графа замуж вышла?

— Какой же он молодой? — удивилась девушка.

— Для меня он — мальчишка, — сурово произнесла хозяйка, — а если он стар для тебя, то зачем замуж выходила за него?

Удивительно, как это все знают в доме, в котором нет телефона: Аня попыталась объяснить, что она — не жена дона Луиджи, а всего-навсего — приемная дочь, и то фиктивно, произнесла лишь: «Да я…», потом повернулась и пошла к выходу.

Но властная хозяйка опять сказала:

— Погоди!

И даже тростью о пол стукнула.

— Откуда родом будешь?

— Из Петербурга.

Лицо старухи несколько смягчилось. Или это только показалось.

— На Васильевском жила. На Десятой линии.

— Далеко от Бестужевских курсов? — спросила старуха, но не стала дожидаться ответа — и так понятно, что рядом, — а я на Шестнадцатой, в деревянном домике — он второй от Среднего проспекта. Жив он еще?

Аня покачала головой — как может сохраниться деревянный домик, но вдруг вспомнила:

— Еще лет пять назад стоял. Двухэтажный, в землю вросший, но потом его снесли, и на его месте теперь новый — семиэтажный с подземным гаражом.

— Точно, двухэтажный, — вздохнула старуха, — во дворе сарайчик дровяной и проход на Пятнадцатую почти к самой гимназии.

— Там теперь школа. В ней моя мама преподавала.

— Мать в Петербурге осталась?

— Она умерла чуть больше месяца назад, — тихо ответила, отвернувшись в сторону, девушка.

Старуха посмотрела внимательно на гостью:

— Пойдем чай пить.

Звали ее Анна Ивановна Радецкая.

Анна Ивановна вдруг стала неожиданно любезна, а девушка, и без того чувствуя неловкость за этот неожиданный визит, теперь и вовсе стушевалась, опустила глаза, тут же подняла взгляд, но не выше начищенного бока пузатого самовара с выбитыми на нем медалями.

— Ты тоже, небось, не в роскоши жила? — спросила старуха.

Аня кивнула и, увидев, как ее отражение на блестящей меди мотнуло головой, отвернулась.

— Ну хоть в своем доме жила. С родными людьми.

Откуда ей знать? Ане вдруг захотелось рассказать все о себе, но только кому это интересно — пусть лучше ее считают авантюристкой, облапошившей выжившего из ума старого графа. Хотя, наверное, хозяйке и неинтересно знать про ее жизнь; она сама поболтать не прочь: скучно одной жить, а еще неожиданно гостью Бог послал.

Старуха вдруг закрыла глаза, словно пыталась что-то вспомнить, а потом начала рассказывать.

— Мать моя служила у князей Барятинских в имении. Не служила — прислуживала, конечно. Там же и я родилась. Это уже потом, когда мне еще года три было, приехал князь Иван Александрович и увез нас с мамой в Петербург. Имение я не помню, а вот нашу комнату в цокольном этаже особняка на Английской набережной не забуду уже никогда. Князь тогда в Петербурге пробыл недолго, укатил за границу — он хоть и военным был, но состоял на дипломатической службе, а в доме на набережной осталась его мать — старая княгиня, ну и прислуга, конечно. Окна нашей каморки выходили в маленький темный дворик, где росли лопухи и стрекотали неизвестно как попавшие туда кузнечики. По дому мне ходить было запрещено, но однажды, когда я вышла в вестибюль, чтобы посмотреть на разлившуюся Неву, старая княгиня, увидавшая меня с площадки лестницы, позвала:

— Поди сюда!

Она подвела меня к дверям комнаты, сказала: «Стой здесь!», сама зашла и вскоре вышла с фарфоровой куклой. «На!» Я взяла, а княгиня махнула рукой: «Ступай к себе!» Она была вдовой князя Александра Ивановича — генерала-фельдмаршала, покорителя Кавказа, пленившего Шамиля. В юности он учился в школе гвардейских подпрапорщиков вместе с Лермонтовым, чья фамилия вообще не упоминалась в приличном обществе. Лермонтов был известен стишками непристойного содержания, в которых описывал жизнь юнкеров. В одном из них он упомянул и Барятинского.