Граф Сардинский: Дмитрий Хвостов и русская культура - [91]

Избытки Севера в край южныя земли

Искусством и умом волшебно принесли –

и торжество России как морской державы, построенной ее монархами:

Отечество мое рубеж свой простирает,

Все климаты в себе различные вмещает ‹…›

Скитались прежде мы, но манием Петра

Достигли Каспия, с вод Белых до Днепра.

Родительскаго знав сияние завета,

О плаваньи в морях пеклась Елисавета.

Давно ли видели, – премудрыя в женах

Дерзала в ледяных искать пути морях?

Там земли новыя усердием открыты,

С кораллом острова, камней, гранитов плиты;

К обоим полюсам всех дале Руский плыл,

Куда ни в Норд, ни в Юг и Кук не доходил [II, 97–98].

Завершается поэма прославлением миссионерской и цивилизаторской деятельности императора Александра, отправившего российский флот «в концы морей»:

Не злато снискивать, алмазы, серебро,

Но в диких племенах укоренить добро;

Достойное Царя на свете попеченье –

В безвестныя страны пролить благотворенье,

Источник радостей неведущим открыть,

В сан человечества сонм диких посвятить,

Им книгу развернув богатыя природы,

Открыть и Веры луч и просвещенья воды,

Дать чувство новое, дать новой силы речь

И к ближнему любви священный огнь возжечь,

Заставя их, вкуся земное жизни благо,

Сердцами воспарить в чертоги Всесвятаго [II, 100].

В последней строфе поэмы Хвостов, как обычно, перечисляет свои скромные заслуги:

О знаменитые среди морей пловцы!

Не мной дадутся вам лавровые венцы;

Песнь мирную мою и слабую внемлите,

Не дарования, но ревность оцените.

Я пел отечеству полезные труды,

Зрел в море кораблей горящие следы,

Гласил Хрущова рок, неистовство Тифона;

Но мне прилично ли, о Муза! с Геликона

К преемнику Петра усердный глас вознесть?

Глашу потомству в слух я истину не лесть;

Пусть Венценосца пел на лире утомленной,

Люблю хвалить Царя хвалимого вселенной [II, 100–101].

Этому стихотворению «усерднейший певец нашего флота в нынешнем веке» Хвостов придавал большое значение и активно занимался его распространением[325]. Один из первых биографов поэта Елисей Колбасин заметил, что у «храбрых моряков Хвостову, как стихотворцу, необыкновенно везло». В Ревеле был даже корабль, названный в честь поэта «Граф Хвостов». Ссылаясь на материалы из хвостовского архива, Колбасин писал, что однажды контр-адмирал Л.В. Спафарьев «имел неосторожность отнестись письменно к Хвостову о разъяснении ему: каким образом произошло подобное название?». Хвостов отвечал, что оно произошло от излишней ревности нарвского купца Больтона и, воспользовавшись случаем, немедленно переслал своему корреспонденту в подарок первый том нового издания своих сочинений: «…и впредь по выходе оных за честь себе поставлю препровождать к вам те, кои будут выходить из печати» [Колбасин: 41].

Для Колбасина это еще один курьезный эпизод из истории хвостовианы. Между тем транспортное судно под названием «Граф Хвостов» действительно существовало. Купленное в 1820 году, оно вошло в состав Балтийского флота и в 1821–1824 годах занималось перевозками грузов между портами Финского залива. Командирами его в хронологической последовательности были Т.В. Кордюков (1821–1822), барон Р.Н. Левендаль (до августа 1823), Я.М. Вальховский (с августа 1823) и А.В. Мутовкин (1824). В 1837 году «Граф Хвостов» сгорел в Ревеле [Чернышев: 398]. Знали ли о существовании этого корабля Пушкин и его друзья? Никаких сведений на этот счет у нас нет, но такое знакомство вполне возможно (едва ли граф способен был утаить столь лестный для его авторского самолюбия знак внимания благодарных мореходцев).

Оценка «Руских мореходцев» современными литераторами ничем не отличалась от оценки его предыдущих произведений: об этом стихотворении либо молчали, либо отзывались исключительно в ироническом ключе. «C Мореходцами Хвостова сел я на мель, – признавался П.А. Катенин (соперник Хвостова по переводу «Андромахи» Расина) в письме к своему другу Н.И. Бахтину, – Мстислав Мстиславович три раза вставал, трижды истек кровью и кончил тем что упал; так точно и я: три раза принимался читать, трижды вспотел над книгой, и наконец отстал» [Катенин 1981: 231][326]. О «Мореходцах», как мы знаем, вспоминал в письме к В.А. Жуковскому и «хвостолюбивый» Дмитриев:

Напрасно, милый поэт, хотите оживить самолюбие в старике, который, право, и в лучшую пору жизни немного думал о своей поэзии… Не искушайте же моей слабости и оставьте меня дочитывать чужое и легко наслаждаться. Пускай неугомонный Хвостов гуляет на своем пароходе по Ледовитому океану и коптит Аполлона [Дмитриев 1895: II, 284].

Иными словами, единственное, что осталось от морской поэмы Хвостова в памяти современников, – это пародический образ неугомонного автора, бороздящего на своем корабле воды океана. Этим образом Хвостова – «парохода и человека», – как мы полагаем, и воспользовался Пушкин в пародической оде 1825 года:

Здесь поэт, увлекаясь воображением, видит уже Великого нашего лирика, погруженного в сладкий сон и приближающегося [на своем cудне] к берегам благословенной Эллады [II, 345].

Корабль Байрона

Как убедительно показал Тынянов, в пародической орбите пушкинского стихотворения оказывается не только творчество старых поэтов (Петрова, Хвостова, Дмитриева), но и произведения молодых авторов – Вильгельма Карловича Кюхельбекера и Кондратия Федоровича Рылеева. При этом одно и то же слово может отсылать читателя к разным источникам и контекстам, неожиданно и весело переплетающимся в пародии.