Граф Сардинский: Дмитрий Хвостов и русская культура - [90]

И рудословия и домоводства член,

Ты будешь, Сарычев, чрезмерно удивлен,

Что лет в преклонности на Геликон дерзаю,

О бурях, льдах стихи пловцу морей вручаю.

‹…› К тебе взываю я, устрой опасный путь.

Мне кормчим по морям, моим Язоном будь [II, 73, 77].

В января 1824 года отрывки из этой поэмы были прочитаны в собрании Санкт-Петербургского минералогического общества «и приняты почтеннейшею и многочисленною публикою со всеобщим одобрением». О замысле и красотах этого сочинения подробно рассказывается в переведенной на русский язык рецензии из французского журнала «Revue Encyclopedique», включенной Хвостовым в предисловие к другому его произведению – «Путевым запискам» 1824 года. В рецензии говорится, что «благородная цель» этого произведения «состоит в том, чтобы показать пользу, какую приносят дальния путешествия наукам и человечеству». Поэма, отмечает рецензент, изобилует самыми высокими чувствованиями, а также превосходными и выраженными «без малейшей напыщенности» мыслями. К красотам поэмы он относит «описания Урагана, Тифона <и> Льдов Океана», занятые у самой природы.

«Сие стихотворение, – резюмирует автор рецензии, – во всех своих частях служит доказательством, что Сочинитель глубоко вникнул в изящные образцы древности и школы Французской» [Хвостов 1824: V–VI]. Под «французской школой» здесь подразумевается неоклассическая традиция изображения водной стихии, а под «образцами древности» – гомеровская «Одиссея» и знаменитое горациевское описание бури в оде, посвященной кораблю Вергилия, лежащей в основе поэтической маринистики классицизма (разумеется, политические коннотации бури, актуальные для Горация и его многочисленных подражателей, Хвостова не интересовали). Впрочем, справедливости ради следует добавить, что на Хвостова оказала влияние и раннеромантическая поэзия «возвышенного»: так, например, в своей поэме он пытается соперничать со знаменитым описателем Ниагарского водопада Шатобрианом [II, 91].

«Руские мореходцы» воспринимаются Хвостовым как продолжение ломоносовской традиции научно-описательной поэзии в целом и его собственного «Послания к Ломоносову о рудословии» в частности:

Стремился прежде я в неисходимый дол,

Где ископаемых сокровищей престол,

Зрел лаллы, яхонты, агаты, изумруды,

И камней и солей бесчисленные груды ‹…›

Я с Ломоносовым в подземную спускался,

В жилище ужасов с цевницею являлся;

Теперь, оставя рек цветистые брега,

Дубравы мирныя, зеленые луга,

Весною соловья приятных песен сладость,

Восторги страстных чувств, любви невинной радость,

Оставя чистую, небесную лазурь,

Теку в пределы волн, несуся в царство бурь;

Воображением похитя труд полезный,

Разгневанных морей дерзаю видеть бездны… [II, 73–74]

Неутомимый в своих поэтических дерзаниях Хвостов противопоставляет отважных путешественников жадным завоевателям прошлого и настоящего (прежде всего он метит в скончавшегося на маленьком острове посреди океана Наполеона):

Завоеватели, свирепые Аттиллы!

Вы, царства обратя в пустыни и могилы,

Гордыней обуяв, изсунув грозный меч,

Велите смертного ручьями крови течь;

Предел вам славы – гроб, отверженцы природы!

Вам чужды небеса, огонь, земля и воды;

Вы мните, – только вам сияет светлый день,

Для вас сотворена прохладной рощи тень;

Окаменением, алчбою здесь несыты,

В могилах прокляты и будете забыты [II, 76–77].

В серии поэтических картин, заимствованных из журнальных статей и книг, Хвостов изображает прелести, «препоны» и ужасы морей: голубые своды и звезды, отражающиеся на лоне вод, блеск радуги и вечернюю зарю, опасный штиль, могучие штормы, «плывущие стада» животных, вытесненные из корабля водою, предвестника урагана «воловий страшный глас», молнии и ветра, терзающие корабль, исполина Тифона, сорвавшегося «с круга волн», сияющие льды, наносящие «жестокие раны» судам, коварную Зиму, которая в «неизмеримых льдах»,

…пиля корабль, преобращает в прах,

Не громом поразит, не вихрем обезглавит,

Но добычу схватя, теснит, сжимает, давит [II, 88].

Но морские опасности не могут остановить «богатырей Российских» – «злосчасливого» Хрущова («О Муза! возвести погибель мне Хрущова»), «нашего Колумба» Беринга, отважного Штеина, Крузенштерна, Шелехова и др.

Хвостов воспевает подвиги и успехи российской колонизации Севера:

Но просвещенный Росс чего не победит?

Природа рабствует, лишь он ей повелит;

Где жили морж, тюлень, где ужасали льдины,

Там строют города, там мирныя долины ‹…›

Там пашни, там луга, Христовой церкви нравы,

Там промышленности безхитростной уставы;

Всех прежде Руские, развея белый флаг,

На льдистом Севере нашли Архипелаг.

Довольно островов безвестных иль забытых,

Украся именем героев знаменитых,

Невольно огласят в грядущие века,

Чья воскресила их на бытие рука [II, 96].

Воображению поэта открываются трогательные картины простой жизни диких народов Севера, «открытых» для мира русскими мореплавателями:

Там юный Алеут, оставя свой байдар,

Несет красавице сто раковинок в дар;

Хваляся узкими и черными глазами,

Прельщает милую из корольков серьгами [II, 97].

Хвостов воспевает успехи российского торгового флота:

Торговли наших стран прямые Аргонавты,

Ермии новые от отдаленной Кяхты