Град огненный - [9]

Я не люблю сплетен, но, тем не менее, усмехаюсь тоже. Общество Тория — единственное, где я могу быть хоть немного откровенным. И это кажется немного странным, учитывая, что еще три года назад мы ненавидели друг друга до зубовного скрежета. Он меня — с первой встречи, за то, что я убил его товарищей, подчинил его своей воле и использовал, как марионетку, что избил до полусмерти и едва не изнасиловал его будущую жену. Я его — за то, что провалил мой план по переустройству мира, что проводил надо мной опыты и едва не убил под конец.

В этом мире все шиворот навыворот, и хорошая дружба проистекает из хорошей вражды.

— Звонили из миграционной службы, — говорю я.

И лицо Тория сразу серьезнеет.

— Дело ведь не в этом погибшем? Не в Поле? — предполагает он.

— Во мне, — отвечаю. — Мне поменяли куратора.

Торий приподнимает брови, отчего на его лице появляется то самое дурацкое выражение, которое я называю про себя «я очень удивлен!» или «я очень обеспокоен!».

— С чего бы вдруг? Ты что, пропустил плановое обследование?

Я киваю.

— А ты же ходил две недели назад? — начинает вспоминать Торий. — И раньше… помню, ты отпрашивался у меня в феврале, когда все работали сверхурочно, а ты сказал…

— Не ходил, — жестко обрываю я.

Мы смотрим друг на друга. Я — исподлобья. Он — озадаченно. Потом его брови начинают хмуриться, губы сжимаются в ниточку, и я понимаю, что сейчас мне не поздоровится. И думаю, что на крики обязательно слетятся все сплетники института. Но Торий, как ни странно, не повышает голос.

— Ты врал, — как-то чересчур тихо и устало произносит он.

Нет смысла отпираться, и я коротко киваю снова. В такие моменты мне кажется, что он сожалеет. О том, что взял на себя ответственность за меня и других, подобных мне. За то, что я такой упертый баран и сколько со мной ни возись — все толку не будет.

— Скотина ты неблагодарная, вот ты кто, — подтверждает он мои мысли.

— Скотина, — со вздохом каюсь и опускаю взгляд.

— Манипулятор хренов.

— Угу, — я теперь готов провалиться сквозь землю, но все же спрашиваю его:

— Ты можешь что-нибудь сделать?

— И редкий наглец в придачу, — заканчивает он, подводя черту под всеми моими грехами.

Я соглашаюсь со всем. Но слова женщины из отдела по надзору не выходят у меня из головы.

«В противном случае, мы будем вынуждены поместить вас в стационар на повторную реабилитацию».

У меня просто нет времени играть сейчас в раскаяние. Это понимает и Торий.

— Кого тебе назначили? — спрашивает он.

Оказывается, имя психотерапевта совершенно вылетело у меня из головы.

— Что-то длинное, — говорю я. — Не могу вспомнить точно.

— Тогда тебе ничего не остается, как идти, — отвечает Торий, и я слышу в его голосе злорадство. — Я твой поручитель, а не психиатр.

— У тебя есть знакомые медики, — возражаю я.

Для галочки мне бы подошел любой. Но сейчас Торий непреклонен.

— Сходи хотя бы раз, а там посмотрим. Если честно, я давно жду случая, чтобы потравить всех тараканов в твоей голове.

Определенно, мир в сговоре против меня.

Я поднимаюсь со стула. Взгляд снова падает на вазу с конфетами и на какую-то долю секунды кабинет Тория смазывается и плывет. Тело ведет в сторону, и я хватаюсь за стол, чтобы сохранить равновесие.

Торий приподнимается со своего места.

— Все в порядке?

— Да.

Предметы обретают четкость, только в ушах все еще стоит противный звон.

— Уверен?

Я киваю снова — просто потому, что не хочу нагружать его еще большими проблемами. Еда — это такие пустяки. По сравнению со смертью Пола или необходимостью посещать психотерапевта.

— Ты вообще обедал сегодня? — задает Торий тот вопрос, который, я надеялся, не задаст никогда.

После выяснения отношений лишняя ложь не сыграет мне на руку, поэтому отвечаю расплывчато:

— Я работал.

— А завтракал? — не сдается он.

Пожимаю плечами — этот жест можно расценить, как угодно. Стараюсь не глядеть на Тория — теперь о его взгляд можно обжечься.

— Когда ты ел сегодня в последний раз? — допытывается он.

— В последний раз я ел вчера, — послушно отвечаю я.

Возникает опасение, что ваза с конфетами сейчас полетит в мою голову. Но Торий просто произносит:

— Ты идиот?

И кладет на стол десятку — ровно столько, сколько я передал накануне в благотворительный фонд.

— Шагом марш в столовую! — велит он мне. — И без глупостей, понял?

— Так точно, — по старой военной привычке отзываюсь я.

Забираю деньги и выхожу из кабинета. И только потом вспоминаю, что снова забыл поблагодарить.

* * *

На табличке написано:

«Доктор Вениамин Поплавский, психотерапевт».

Перечитываю и раз, и другой. Чертыхаюсь.

В Даре не приняты длинные имена. В Ульях мы почти не общались между собой. Понадобилась уйма времени, чтобы научиться разговаривать хоть сколь-нибудь развернутыми фразами. Поэтому имя и должность доктора кажутся мне небесной карой за все мои прегрешения.

Решаю про себя, что буду называть его «здравствуйте, доктор» и «до свидания, доктор».

Берусь за ручку. Она скользит под мокрой ладонью. Порог кабинета — как мостик. Тот, что соединял коридор Улья с его сердцевиной — куполом, где обитала Королева.

Воздух там становился тяжелее, суше, а запахи приторнее. Я помню чувство головокружения и удушья, с каким шел по колено в клубящемся тумане, среди покатых сводов, покрытых белым восковым налетом. Панический ужас, от которого подгибались ноги, и высыхала во рту слюна. И хотелось бежать — прочь, не разбирая дороги, пока хватает сил. Но от Королевы не скрыться — вечно голодная, окутанная пеленой тумана, она знала о тебе все. Ее призрачный голос вторгался в мозг и вычищал его от неуставных мыслей, как нож вычищает тушу животного от потрохов. Я обожал ее, как жрец обожает свое божество. И боялся до обмороков. И был не одинок в своих чувствах — каждый преторианец испытывал нечто подобное.