Говорящий с ветром - [2]

Перед отплытием тот, кто вел корабли, поклялся, что сожжет все суда и никогда не вернется на оскверненную землю. Он уплыл, уплыли и те, кто пошел за ним. Мы остались. Неверный выбор.

— У них там есть переговорная станция, — прокаркал мой полковник.

Голая электрическая лампочка под потолком мигнула и вспыхнула ярче. Каюта полковника была тесна, но все же он ухитрился впихнуть сюда эти вечные человеческие мементо, выцветшие фотографии в траурных рамках. Со стены над заправленной койкой смотрели женщины, дети, старики, позирующие перед одноэтажными домиками с плоскими крышами, с маленькими бассейнами, с уродливыми статуями божков. За рамку одной фотографии даже был заткнут сухой букетик какой-то дряни. Сентиментальность присуща сволочам, а мой полковник был той еще сволочью. Я знал это прекрасно, ведь он курировал меня последние пять лет.

— Рихе, ты должен нейтрализовать их переговорщика.

Еще он любил красивые ученые слова. Нейтрализовать… Обычно под этим подразумевалось «убить», но не сейчас. Просто заглушить. Я снова препогано ухмыльнулся. Заглушить — нет проблем. Недаром еще в интернате я был лучшим учеником в своем классе, хотя наставник и хвалил другого. Хвалил до того самого дня, когда…

* * *

Бессмертным нет дела до человеческих войн. Слишком краток и суетлив век л’амбар, сложно уследить за всеми их бессмысленными поступками. В тот год, когда родился Малек — один из последних отпрысков захудалого племени — как раз отгремела одна великая война. А когда их класс заканчивал обучение, на горизонте замаячила вторая. Малек мало знал об этой близящейся войне и вообще плохо различал смертных. Знал, что те, чьи налоги шли на его обучение, ходили в клетчатых рубахах и джинсах, жевали жвачку и очень любили свои права, обозначенные в конституции. Их противники говорили по радио лающими голосами. Их другие противники кричали еще яростней, и даже по радиоволнам доносился их неприятный рыбий запах, смешанный с запахом кишечных газов и горелой травы.

Неподалеку от интерната тоже были горы. Хорих, вечный заводила, прокопал ход под колючей проволокой. Как-то ночью все они, семеро мальчишек, сбежали. Миновав поля с шепчущей кукурузой, стали подниматься все выше и выше по узкой тропе между сосен. Белые камешки скатывались из-под ног. Светила луна. Воздух делался все холодней, а Малеку становилось все неуютней — он не любил высоты. Даже четверке верхних было, кажется, не по себе — они двигались плотной группкой, жались друг к другу и тихо переговаривались на своем щебечущем языке. Только Хорих бодро мчался вперед, прыгая с камня на камень и подставляя лицо луне. Когда, миновав опасный участок с осыпью, они выбрались на плоскую седловину, Хорих дождался Малека и тихо сказал ему:

— Знаешь, что там, на той стороне хребта?

Малек пожал плечами. Какое ему дело до той стороны хребта — вся его жизнь проходила в стенах интерната и на голой игровой площадке за учебным корпусом. Сейчас, на ветреном и холодном просторе, ему было зябко и хотелось вернуться в дом.

Глаза Хориха блестели, как вкрапления слюды в горной породе. Может, отражали луну, а, может, горели собственным внутренним огнем.

— Там военный аэродром, где испытывают новые модели истребителей. И переговорная станция.

При словах «переговорная станция» Малек чуть оживился. Может быть, его направят туда после окончания учебы?

— Слышал иногда рев в небе? Видел белые полосы над горами?

— Пойдем домой, — тихо попросил Малек.

Он дрожал от холода. Хорих презрительно улыбнулся. Острые белые зубы сверкнули.

— А где твой дом, аль-ра? Ты хотя бы помнишь, как наши предки получали имена?

Малек вздрогнул еще сильней. Найр-ха, Ритуал Посвящения, когда дети народа аль-ра уходили в бесконечные, заросшие травой равнины, и там встречались с ветром. Один на один, без свидетелей, и ветер принимал их, и давал им подлинное, настоящее имя.

— Ты не пойдешь на равнины, — проговорил Хорих, и это не было вопросом. — Ты не узнаешь, как тебя зовут на самом деле. Ты будешь, как раб, сидеть на переговорной станции и передавать сводки с цифрами и словами, значения которых не понимаешь. Ведь так?

Прежде, чем Малек успел ответить, Хорих развернулся и побежал вниз по тропе — только камни запрыгали из-под ног. Черная тощая фигурка в белом свете луны на горном склоне, и никого вокруг… Малек подумал тогда, что Хориху не надо уходить ни на какие равнины, чтобы остаться в одиночестве и говорить с ветром. Он всегда был один, даже рядом с другими. Как, впрочем, и любой из них, выживших, сумеречных… синдар? Кажется, так называли их народ когда-то, до того, как белые корабли покинули Серебристую Гавань. Но это было давно. Изменился их облик, язык и даже память, и только ветер все так же гудел над огромной равниной — некогда покрытой густым лесом, а теперь пустынной и голой. Покачав головой, Малек начал острожный спуск вниз, к душному теплу их неродного дома. И в этот миг ветер тихонько шепнул ему на ухо: «Прощай. Прощай навсегда, Синий Лис».

Больше они с Хорихом не разговаривали до того самого дня, когда…

* * *

В самый разгар нашей интересной беседы с полковником дверь каюты распахнулось. Из коридора пахнуло машинным маслом, а на пороге выросла широкая фигура. Фуражка с высокой тульей зацепилась за косяк и чуть не слетела у фигуры с головы. Фигура заругалась на лающем языке. Душка Отто, он никогда не стеснялся в выражениях.