Готика Белого Отребья - [51]

- Совершенно верно, сэр, - сказал Писатель. - Я заметил её на тротуаре за зданием, и сразу же отдал Дон на тот случай, если это что-то важное.

Выражение радости на лице Поли расцвело, и он снова хлопнул Писателя по спине.

- Приятель, говорю тебе, ты, должно быть, наш счастливый талисман! Сначала "суперкончун", а теперь еще и это! - oн бросил взгляд на Оги. - Оги. Дай ему чаевые.

Оги сунул в нагрудный карман Писателя $100 купюру.

- Ты молодец, приятель.

- Э-э, благодарю вас, сэр, - сказал Писатель за неимением ничего более проницательного.

Глаза Дон затрепетали.

- А как же я, мистер Поли? Я получу чаевые?

- Ты тоже хочешь чаевых, милая? Ну, как насчет этого? Я не запихиваю твои сиськи и задницу в печь сегодня! Вот твои чаевые! - a потом, естественно, они с Оги расхохотались.

Очевидно, Поли сегодня был в ударе. На самом деле, затем он демонстративно потер промежность и посмотрел на Дон.

- Черт, дорогуша, я так счастлив, что у меня стояк. Мне нужен один отсосик на дорожку. Ты ведь не против?

По правде говоря, Дон очень возражала, но мудро выбрала более выгодный путь сотрудничества.

- О, мистер Поли, я так рада, что вы спросили. Ничто не делает меня счастливее, чем большой член во рту, особенно ваш большой член.

Хотя у Писателя не было ни малейшего желания быть свидетелем этого... он не мог не заметить, что «большой член» Поли был не более трех дюймов[66] в полный рост. Награда Святой Национальной Книгой! Даже МОЙ член больше его!

Утешительное замечание, однако, Писатель тут же повернулся к Оги и принялся вовлекать его в какой-то случайный разговор.

- Итак, мистер Оги, как говорили в 1600-х годах, "откуда вы родом"?

Оги нахмурился.

- Чего?

- Откуда вы?

Вопрос, казалось, погрузил великана в приятные воспоминания.

- Черт, я вырос в Квинсе. Отличное место для ребенка. Моя грязная мать трахалась с разными парнями за спиной отца, когда он был на работе, и... ну, скажем так, однажды она исчезла. Но, как бы то ни было, это сломало яйца моему бедному старому папаше, поднимать меня и моих братьев было нелегко. Бедняга работал по десять-двенадцать часов в день на мясокомбинате, у него никогда не было времени на себя, потому что он только и делал, что кормил нас. Тогда не было никаких ебаных продовольственных карточек, а если бы и были, папа бы их не взял. Это то, что ты называешь сицилийской гордостью. И видишь ли, у нас с братьями никогда не было ни гроша за душой, но у всех наших друзей были, потому что их родители давали им всем карманные деньги, но, черт, мы не могли просить у нашего папы никаких гребаных карманных денег, уж слишком усердно он работал. Так или иначе, я и мои братья, мы отправились в Большой Китайский квартал во Флашинге…

- О, я не знал, что там есть Китайский квартал.

- О, конечно, при том - лучший. Бруклинский и Манхэттенский “чайнатауны” – дерьмо, по сравнению с Флашингом, я имею в виду, если вы любите китайскую еду, как я. Во всяком случае, то, что у них тогда было, это все эти маленькие маникюрные салоны, и, я имею в виду, их там было немало. Витрины магазинов в этих забегаловках были футов шесть в ширину, ни хрена себе, и, конечно, восточные дамы иногда заходили туда и делали маникюр, но все знали, для чего они были на самом деле.

Писатель не мог догадаться, он слышал только о кошачьих шашлыках и незаконных игрax в “маджонг”[67].

- И для чего же, сэр?

Оги пожал огромными плечами.

- На самом деле это были публичные дома, и у каждой из них была маленькая комнатка в задней части, где эти цыпочки - в основном старые и толстые - трахались с парнями за десять-пятнадцать баксов. “Гонконгский секс по-быстрому”, понимаешь?

- А, понятно, - но смысл этой истории, казалось, предполагал некое откровение, которое со временем объяснит, каким способом Оги и его братья зарабатывали деньги, чтобы не обременять своего отца-рабочего. - Значит, вас и ваших братьев наняли подметать и мыть полы, или что-то в этом роде?

Оги поморщился.

- Нет, нет, дружище. Мы душили старых сучек. Мы ждали на заднем дворе, когда они выйдут на перекур. Потом мы били их по голове, затаскивали обратно в дом, трахали и душили. Конечно, мы забирали и все их деньги, и иногда у них была еда, похожая на чипсы с креветками, и эти маленькие желейные конфеты, и эти похожие на клецки штуки, которые были сладкими внутри. Мы забирали всё домой для папы.

Писатель вытаращил глаза.

- Гм, ах, да. Это довольно трудолюбиво, я бы сказал. Полагаю, вы тогда были подростком?

- О, нет. Мне было девять, Бинни - десять, а Николо, наверно, двенадцать. Я скажу тебе, для трех бедных детей из Квинса мы были закалены, как сутенеры с 42-й улицы. И знаешь, что? Они никогда не сообщали об убийствах в полицию, потому что большинство из них были нелегалками. Скажу тебе, мы с братьями были настоящими добытчиками, - массивный мужчина скрестил руки на груди и кивнул. - Хорошие времена были, старик, хорошие времена. Знаешь, когда я учился в средней школе, держу пари, я задушил тридцать или сорок этих ко-со-гла-зых.

- М-м-м, косоглазые, да, - промычал Писатель, потому что другого ответа придумать было невозможно. - Это совершенно уникальный подход к теме обряда посвящения, который может соперничать даже с «Деревянной лошадкой» Д. Г. Лоуренса