Готическое общество: морфология кошмара - [13]

. Оба автора настаивают на том, что в сумраке время меняет свой характер — «Время тут течет еще Медленнее...» — говорит Панов; «...один из основных признаков сумрака — изменение хода времени», — вторит ему Лукьяненко[53] и продолжает: «Здесь нет обычных физических законов, только их аналогии»[54]. В отличие от физиков, авторы фэнтези явно не способны представить себе еще какие-нибудь качества этого сумрачного потустороннего времени — хотя бы такие, какие возникают в самой примитивной кротовой норе, укрепленной фантомной энергией. Лукьяненко, впрочем, в реалистической манере описывает в качестве бытового эпизода, как оборотень на глазах у ребенка заставляет собраться из осколков разбитую чашку, закрепляя в сознании читателя новое восприятие времени[55]. Тем не менее, физики, несмотря на значительно большую изобретательность, как мы увидим, испытывают столь сильную растерянность перед собственными научными открытиями, что им остается только уповать на раскованность воображения фантастов: «Потребность в научной фантастике сегодня велика, как никогда, — считает А. Черепащук, директор Государственного астрономического института имени Штернберга. — Сегодня прогресс в астрофизике настолько велик и стремителен, что для осмысления получаемых данных просто необходим фантастический полет мысли»[56].

Конечно, обратимое и прерывное время, фантомная энергия и экзотическая материя сами собой приходят в голову, служат важным эвристическим подспорьем для тех, кто вступает в мир фэнтези. Многие становятся его постоянными обитателями, неохотно покидающими его лишь для того, чтобы, полузакрыв глаза, претерпевать столкновения с презренной действительностью ирреальной человеческой жизни — работой системного программиста, продавщицы в книжном магазине...

Нужно ли добавлять, что эти произведения пронизаны насилием и что культ насилия есть неотъемлемая часть готической эстетики?

Модные готы

В удобной защищенности достоверностями морали и демократии мы не только ни от чего не застрахованы, но и рискуем не увидеть, как приходит или возвращается то, возможность чего не сводится к чистой случайности истории.

Ф. Лаку-Лабарт, Жан-Люк Нанси[57]

Наше описание готической эстетики было бы не полно без самих готов — прежде всего, современных, — тем более, что, по мнению как социологов, так и самих готов, «Ночной Дозор» входит в число их культовых текстов[58].

Современные готы заставляют обратить внимание на то, что сегодня, как и в начале XIX века, готика оказывается прочтена как протест против наследия Просвещения.

Чем интересны нам современные готы с точки зрения готической эстетики? Более всего тем, что это движение дает яркий пример полного и безраздельного господства эстетики над моралью, равно как и над всеми другими представлениями. Точнее, речь должна идти о моде, а не об эстетике, ибо, по сути, готы неописуемы: их следует только фотографировать, потому что одежда современных готов не отсылает ни к чему вне себя и ничего не скрывает: ни программы, ни продуманной эстетической системы, ни даже разделенного здравого — или готического — смысла. Чтобы точнее объяснить, о чем идет речь, скажем, что отличия семи разновидностей российских готов проявляются только в одежде и в атрибутике. Бессловесный протест готов — ибо это, безусловно, протестное движение — носит сугубо эстетический характер: стиль одежды — вместо политического манифеста, символы — кельтские кресты и орнаменты, черепа и кости, распятия («со стильным дизайном», как выражаются авторы статей о готах), египетский анкх, восьмиконечные звезды и летучие мыши — вместо членского билета. Вместе с платьем гот получает некоторые внешние особенности стиля поведения и важнейший способ самоидентификации. Не показывает ли движение готов важную тенденцию современной политической культуры: скомпрометированность политического языка превращает моду в главный способ выражения протеста?

Те из готов, кто пытается писать этические манифесты (неудачные прежде всего потому, что их авторы хотят выразить то, чего нет, а именно: философскую и этическую суть движения[59], отказываются считаться со своим названием и не хотят осознавать и признавать свою связь ни с готами — разрушителями античной культуры, ни с готами — героями фашистской мифологии. Они возводят генеалогию современных готов исключительно к английскому готическому роману, избегая остальных несимпатичных исторических аллюзий. Действительно, до сих пор движение не отличалось экстремизмом — скорее, и особенно в палитре российских молодежных течений, оно приобрело репутацию безобидного, социально не агрессивного протеста. Поэтому социологи часто представляют готов как «первичную профилактику экстремизма»[60], как молодежную альтернативу фашизму. Однако неотъемлемой частью идентичности, вытекающей из костюма, помимо бисексуальности, являются сатанизм и оккультизм. Сочувствующие движению исследователи и «попутчики» склонны рассматривать эти последние как «декларируемый идеал, редко применяемый на практике».

Но долго ли могут оставаться политически нейтральными имя и символ, нагруженные историей? Так же как свастика в европейской культуре не может быть прочтена иначе, чем как символ фашизма, так же как пята конечная звезда останется навсегда связана с российским коммунизмом, а не только со звездой, зажегшейся в Рождество, готы скованы историей имени. Об этом свидетельствует избираемый ими стиль — кельтские символы на средневековых костюмах, черепа и кости. Символика, которая однажды стала фашистской, не доминирует, но она все время скрытно присутствует, она рядом, готовая ожить. Не станет ли стиль, нагруженный историей, проводником для распространения фашистской идеологии среди российских готов, которые в последнее время все больше и больше попадают под влияние фашистов и в результате целенаправленной идеологической обработки, и в силу общения на полисубкультурных тусовках