Государство и право в Центральной Азии глазами российских и западных путешественников XVIII — начала XX в. - [10]

Кроме того, при анализе дневниковых записей необходимо учитывать положение их авторов. Так, торговцы или туристы не были связаны никакой ведомственной принадлежностью и, соответственно, необходимостью соотносить свои записки с позицией того или иного ведомства. Поэтому их сведения также можно счесть достаточно объективными — в особенности, сообщения российских купцов о договорных отношениях, налогах, таможнях в Центральной Азии и т. п.

В еще большей мере редактировались и переделывались сведения о поездках, включенные в мемуары путешественников. Если отчеты содержали «безличную» информацию, а дневники претендовали на освещение поездки как таковой, то цели написания мемуаров были совершенно иными, и их отличает явная субъективность. Как правило, авторы воспоминаний старались не просто поделиться сведениями о пережитом ими, но и подчеркнуть свою роль и значение в жизни либо страны в целом, либо отдельного ее региона, либо даже в конкретных событиях. Из проанализированных нами источников наиболее ярким примером подобного подхода является «Миссия в Хиву и Бухару в 1858 г. флигель-адъютанта полковника Н. Игнатьева». Опубликован этот текст был в 1897 г., т. е. почти четыре десятилетия спустя после самой миссии, так что вполне может считаться мемуарами[11]. Следует отметить, что к этому времени Игнатьев уже успел побывать главой нескольких дипломатических миссий (первую, в Хиву и Бухару, он возглавил в возрасте 26 лет), директором Азиатского департамента МИД, послом в Турции, министром государственных имуществ и внутренних дел и в 1882 г. в возрасте 50 лет был отправлен в отставку, что фактически поставило крест на его политической и государственной карьере. Соответственно, целью написания его мемуаров стала попытка обратить внимание на свое значение в российской внешней политике, чтобы показать властям, от услуг какого ценного деятеля они отказались. Пользуясь тем, что ко времени написания мемуаров большинство участников событий уже скончались, Н. П. Игнатьев, не рискуя быть уличенным, всячески подчеркивал свою ведущую роль в тех событиях, о которых писал, приписывал себе все успехи, а в неудачах винил других. Подобный подход характерен и для упомянутой «Миссии в Хиву и Бухару…», что, впрочем, не исключает ценности его сведений о системе органов власти и управления этих государств, поскольку во время поездки он имел опыт общения с самими монархами, высшими сановниками и региональными властями. Игнатьев приводит в своем сочинении также тексты своих писем и рапортов, составлявшихся во время путешествия, но, принимая во внимание цель и общий стиль мемуаров, появляются сомнения и в их аутентичности (см. подробнее: [Почекаев, 2017б]).

Другим примером являются мемуары Н. В. Чарыкова — первого русского политического агента в Бухарском эмирате. Писал он их уже под конец жизни. Вынужденный бежать из России и поселиться в Константинополе, он также всячески старался подчеркнуть свою ведущую роль во внешней политике России, в том числе и в проведении реформ в Бухарском эмирате во время пребывания там в 1886–1890 гг. Таким образом, при использовании сведений мемуаров следует принимать во внимание цель их написания и критически оценивать сведения авторов о контактах с теми или иными центральноазиатскими властями и результаты этих контактов.

Немало представителей дипломатического и военного ведомств, а также ученых, посетивших Центральную Азию либо в составе посольств, либо с собственными чисто научными целями (подобные поездки начались уже после установления российского контроля над центральноазиатскими государствами, т. е. с конца 1860–1870-х годов), не ограничивались путевыми записками или официальными отчетами, а писали по итогам поездок целые научные труды, посвященные Центральной Азии, в том числе политическим и правовым аспектам ее развития. До сих пор сохраняют ценность труды Н. В. Ханыкова о Бухарском ханстве, А. Вамбери о Бухаре и Хиве, Ч. Ч. Валиханова и А. Н. Куропаткина о Кашгарии, Д. Н. Логофета о Бухарском эмирате и т. д.

Однако и эти работы следует использовать с известной долей критицизма. Весьма распространенным явлением в подобных работах является включение в них сведений авторов, ранее писавших о тех же государствах. Так, Н. В. Ханыков в своем «Описании Бухарского ханства» (1843) использовал немало сведений, приведенных Е. К. Мейендорфом, совершившим путешествие в Бухару в 1820 г., а венгерский автор А. Вамбери (путешествовавший по Средней Азии в 1863 г.), в свою очередь, неоднократно приводит сведения о Бухаре, позаимствованные у самого Ханыкова. А. Н. Куропаткин, побывавший в Кашгарии и собравший немало информации из первых рук, тем не менее опирается на работы предшествующих авторов, дополняя ими собственные наблюдения. Один из российских первооткрывателей Памира, Л. Б. Громбчевский, даже в своем дневнике использовал сведения других исследователей — В. Н. Ошанина, Н. Н. Покотило, Д. В. Путяты, А. Э. Регеля и др. Посетивший Бухару в начале XX в. А. Ржевуский опирается на сведения В. В. Крестовского, побывавшего там в 1882 г. и, в свою очередь, заимствовавшего часть сведений у Л. Ф. Костенко — участника посольства в Бухару 1870 г. С одной стороны, это свидетельствует о профессионализме этих авторов как ученых, хорошо знающих историографию изучаемой ими тематики, но с другой — лишает нас возможности проверить достоверность приводимых сведений за счет сравнения источников, поскольку в данном случае об их независимости говорить не приходится