Государевы вольнодумцы. Загадка Русского Средневековья - [21]
Первая часть «Послания» представляет цепочку афористических изречений, расположенных по определенной системе — каждая новая фраза начинается со слова, которым заканчивается предыдущая фраза:
Душа самовластна, заграда ей вера.
Вера — наказание, ставится пророком.
Пророк — старейшина, исправляется чудотворением.
Чудотворения дар мудростью усилеет.
Мудрости — сила, фарисейство — жительство.
Пророк ему наука, наука преблаженная.
Сею приходим в страх Божий.
Страх Божий — начало добродетели.
Загадку этих лаконичных строк пытались разрешить многие ученые. Больше всего вопросов вызывает первая строка: «Душа самовластна, заграда ей вера». У слова «заграда» есть два определения: преграда и защита. Если вера в Бога — это преграда души, то перед нами атеист. Если вера — это защита души, то перед нами человек, пытающийся найти свой путь к Богу. Но в любом случае очевидно, что идея «самовластия души» особенно дорога автору «Лаодикийского Послания». Эта идея была равно присуща и иудеям-караимам, и приверженцам каббалы, и гуманистам эпохи Раннего Возрождения. Все они считали, что душа человека не подлежит никакой опеке, над ней не должно быть чужой воли, мешающей ему думать и чувствовать, как ему хочется. Следуя этой идее, ее носитель рано или поздно должен был войти в противоречие с церковью, отрицая ее роль в качестве посредника между человеком и Богом.
Весьма красноречива и следующая фраза: «Вера — наказание, ставится пророком». По сути дела она означает, что устанавливает веру не Бог, а пророк; следовательно, Христос был пророком, а не Сыном Божьим. Пророку свойственны чудотворение и мудрость; сила мудрости — в жизни по-фарисейски, этому и учит пророк; рождающийся от его науки страх божий — начало добродетели: «сим вооружается душа». Что до «Поучения пророков», которые порождают «Страх Божий» — то это всего лишь способ держать в повиновении темную массу.
В этой цепочке силлогизмов разум фактически противопоставляется вере. Чем разумней человек, тем меньше нуждается он в вере, и наоборот, расширяя сферу разума, он сокращает пространство веры.
Вторая часть «Лаодикийского Послания» — это уже упоминавшаяся «литорея в квадратах» — особая таблица, состоящая из двух рядов букв в алфавитном порядке. В ней даны грамматические комментарии, исполненные некоего темного смысла. Это своеобразная алфавитная мистика, имеющая сильный привкус иудейской каббалы.
Третья часть «Послания» представляет собой зашифрованную «простой литореей» подпись Курицына («Феодор Курицын диак»). Здесь он называет себя «переведшим «Послание», хотя никаких оригиналов этого литературного памятника до сих пор не обнаружено. И эти два обстоятельства — зашифрованная подпись и попытка скрыть свое авторство — наводят на мысль о том, что Курицын понимал еретический характер своего произведения и решил таким образом перестраховаться, поступившись авторским тщеславием.
Но Федора Курицына волновали не только и даже не столько общефилософские вопросы. Он глубоко задумывался о природе власти. Отзвуки этих размышлений слышны в «Сказании о Дракуле-воеводе», написанном им под впечатлением от поездки в Валахию.
Каким же увидел Дракулу глава еретиков Федор Курицын? В его описании Дракула — это «диавол на троне, он зломудр», но жестокость его может служить и для искоренения зла. «И только ненавидя в своей земли зла, яко кто учинит кое зло, татьбу, или разбой, или какую лжу, или неправду, той никако не будет жив. Аще ли великий болярин, иль священник, иль инок, или просты, аще и великое богатство имел бы кто, не может искупити от смерти, и толик грозен бысть».
В словах Курицына явственно чувствуется оттенок восхищение Дракулой, а также уверенность в том, что его свирепая жестокость с государственной точки зрения — вещь необходимая и даже полезная. Но тогда возникает вопрос: точно ли Курицын был гуманистом, каким его обыкновенно рисовали советские историки, или, подобно своему государю, он был просвещенным макиавеллистом, для которого политическая цель может оправдать любые средства ее достижения?
«Сказание о Дракуле-воеводе» — это не просто сборник анекдотов о средневековом садисте. Сажая людей на кол или вбивая им в голову гвозди, валашский воевода, по мнению Курицына, стремится установить в своей стране закон и справедливость. А если вспомнить, в какое время была написана повесть, то становится очевидным и ее политический контекст. В России, как и в Европе, заканчивались времена феодальной раздробленности. Наступало время централизованной власти, и жестокость оправдывалась этой властью как способ наведения единого порядка.
С годами философские размышления и вовсе отступают для Федора Курицына на второй план. Он уже не рассуждает о свободе, воле. Вольнодумец и еретик становится фактическим идеологом самодержавия. Именно Федор Курицын первым на официальном уровне озвучил идею божественного происхождения самодержавной власти русского государя. В 1488 году во время торжественного приема в честь имперского посла думный дьяк зачитал составленную им декларацию, начинавшуюся словами: «Мы Божию милостью государи на своей земле изначально от Бога».
