Государева почта. Заутреня в Рапалло - [14]

Строго говоря, чичеринские ноты, которые писались подчас в тиши наркоминдельской библиотеки, были для дипломатии не очень–то традиционны. Быть может, это характерно для документа революции: они были рассчитаны, эти ноты, не столько на правительство, сколько на страну. Всем казалось, что в силу немыслимых в обычных обстоятельствах метаморфоз нота вырвется из железных комнат Наркомата иностранных дел и пойдет гулять по стране, возбуждая умы. Но немалое достоинство ноты: ее автор — Чичерин! Поэтому в ноте вдруг возникал образ события исторического и строгая дипломатическая проза перебивалась стихами — ну, решительно нет возможности написать ноту тому же Пилсудскому, не процитировав Мицкевича и Словацкого!..

Чичерин занимает столик, стоящий в простенке, склоняется над книгами, которые приготовил по его телефонному звонку Константин Иванович Ржевский — его, как некую реликвию Российского иностранного ведомства, Наркоминдел перебазировал в Москву вместе с ценными книгами. У Ржевского ярко–сизые седины, волосы лежат прямыми прядями и слегка ниспадают на лоб. Жест, когда Ржевский отводит волосы ото лба, очень хорош, в нем, в этом жесте, весь Ржевский: и вызов, и норов, и независимость, и чуть–чуть кокетство.

— Дайте мне том тютчевских писем, Константин Иванович, да, тот самый, где политические стихи.

Но старый библиотекарь не успел принести тютчевского тома, вошел Карахан и, оглядев зал, отыскал Чичерина. По тому, как торопливо он это сделал, не скрыв тревоги, Георгий Васильевич понял, что Карахан явился на Спиридоньевку по его, Чичерина, душу.

— Георгий Васильевич, решил не отвлекать вас от ваших занятий и явиться самолично. Завтра Буллит будет в Петрограде… — да, у него был соблазн ввернуть не столь распространенное ныне словцо — сейчас он сказал «самолично» и, кажется, был доволен.

Чичерин пошел к выходу, увлекая за собой Карахана, Георгий Васильевич точно говорил: «А не перенести ли нам беседу под открытое небо? Кстати, вон как пробудилось солнце, а вместе с ним и мартовская капель…»

Они вышли из здания и, минуя автомобиль, дожидавшийся Карахана, пошли к прудам. В ветлах, возникших над водой, кричали птицы; от земли, тронутой оттепелью, шел едва заметный парок, а ставший серо–фиолетовым лед, казалось, дышал холодным ветром.

— Как воспринять эту миссию, если ее перевести на язык протокола? — спросил Карахан, он не переоценивал своих знаний в столь своеобразной сфере, как дипломатия, и не скрывал этого от Чичерина. — Я все по тому же вопросу: статут миссии Буллита… Чей он посланец? Президента Штатов?

— По логике… посланец президента, хотя это и требует уточнений — полномочий Буллита мы еще не видели, — произнес Чичерин, как бы рассуждая вслух. Ответ дался не просто, как не простым был прецедент, о котором шла речь.

— Если президента, то есть смысл задать другой вопрос: как быть с просьбой Буллита? Он, как я понял, настаивает на встрече с Лениным…

— Нам с вами, Лев Михайлович, тут никак не отвертеться, главная тяжесть переговоров ляжет на наши плечи…

— Ну, это понятно, главная тяжесть… А как все–таки с просьбой Буллита?

— Владимир Ильич сказал: как решит высоколо–бая дипломатия, так и будет, — засмеялся Чичерин.

— А как решит высоколобая дипломатия? — спросил Карахан строго.

— Как решит? — повторил вопрос Карахана Чичерин.

— А не много ли ему чести, этому Буллиту? — вопросил Карахан не без иронии и сопроводил эти слова жестом чуть–чуть кавказским — рука точно вырвалась и взлетела над головой. — Буллит!

— Простите, Лев Михайлович, почему… много чести?

— Ленин один на весь мир, а кто такой Вильсон?.. Сколько их было уже, американских президентов, и сколько еще будет!..

9

Чичерин улыбнулся. Нет–нет, все, что услышал Чичерин только что, он слышал не раз и прежде, хотя от иных лиц и по иному поводу… В кругу тех, кого можно назвать боевиками партии, дает о себе знать, ну, как бы это назвать поделикатнее, этакая гордыня неодолимая: Ленин один, и по этой причине сам состав его собеседников должен быть особенным… Интеллект Карахана не позволяет принять эту точку зрения, но некий рецидив этого мнения, быть может, свойствен и Карахану. Кстати, Владимир Ильич смотрит на все это по–иному: новый человек — вот главное, что движет его мысль, его представление о дне нынешнем. Разумеется, встреча с Буллитом определена не просто интересом к новому человеку, но она и не может быть отвергнута по той причине, что Буллит — всего лишь посланец американского президента.

— Но Буллит заинтересован во встрече с Лениным, для него это вопрос престижа миссии и собственного престижа. — Тропа была узка, и Карахан пропустил вперед Чичерина. Новый вопрос, как понимал Георгий Васильевич, обнаруживал новую грань события, однако существа не менял: примет ли Ленин Буллита и какова тут позиция Чичерина?

— Ну разумеется, Буллит заинтересован в такой встрече, как должны быть заинтересованы в такой встрече и мы… — отозвался Георгий Васильевич. — Все просто: устраивает нас успех миссии Буллита? Думаю, что устраивает. Значит, встреча Буллита с Лениным должна состояться, ничто не может так способствовать успеху миссии, как эта встреча…