Государева почта. Заутреня в Рапалло - [12]

Но это не все. Надо отдать должное президенту: призвав Хауза, он как бы стремился добыть качества, какими его обделила природа. Нелюдимый, вечно недомогающий, постноликий, откровенно раздражительный Вильсон, восприняв достоинства Хауза, становился не столь нелюдимым, постноликим, раздражительным и даже недомогающим. По крайней мере, в итоге простейшего арифметического действия два человека образовали как бы одного, и имя ему было — президент Штатов. Этот один человек, воссозданный из двух особей, вдруг обретал качества, которыми до Вильсона американские президенты владели не часто: энергию ума, оперативность, способность парировать беды, на которые столь изобретательна жизнь. Не часто один человек распадался вот так надвое, не часто он мог так органично воссоединиться, подчинив себя единому мозгу, сознанию, воле. Но вот что обращало внимание: все это видела Америка и делала вид, что не видит. Больше того, старалась отыскать термин, которым можно было бы это явление поименовать, а не найдя его, махнула рукой, остановившись на псевдониме: «Полковник Хауз». И, кажется, даже обрадовалась: «Полковник Хауз!.. Да–да, не президент, а полковник Хауз и все–таки в какой–то мере президент…

Но мог ли полковник заменить президенту крут советчиков, данных ему конституцией? Ну, например, синклит экспертов, совет министров, на худой случай, сенат? Могло бы иметь место таинство беседы, когда два человека, отгородившись от людей, стремятся объединить самое свое видение мира, способность понимать происходящее?

Буллит наблюдал не раз, как, явившись на заседание конференции раньше дежурного часа, они вдруг устремлялись из разных концов зала к окну, выходящему в парк, — завидная возможность перемолвиться словом. Вот это и есть колдовство встречи: их беседа уже родила сбивчивый шепот, именно сбивчивый — надо так много сказать, а времени в обрез… Но вот деталь: Хауз спокоен, а Вильсон нет–нет да обернется, при этом в глазах президента страх… Ну разумеется, все знают, что в природе есть Хауз, а все–таки… одним словом, хоть и президент, а, определенно, не из храброго десятка… Однажды Буллит увидел их гуляющими в Фонтенбло. Это было неожиданно: президент и Хауз на лесной тропе без видимой охраны, хотя охрана, конечно, была. Они прошли, впечатав во влажную землю подошвы своих больших штиблет, впрочем, оттиск вильсоновских ног был невелик… По тому, как верны были интервалы, отделяющие один шаг от другого, Буллит понял: их мысль была хотя и размеренна, но трудна… Какая мысль? Быть может, их уединенная беседа коснулась проблемы германских границ, а возможно, неодолимой русской проблемы — нет ее труднее.

Не родилась ли идея поездки Буллита в Россию в Фонтенбло?

7

Сергей не знал, что остановка на полустанке с тремя березами была предусмотрена расписанием.

В полуночной мгле возник зыбкий огонек фонаря, потом он угрожающе качнулся и встал рядом.

— Простите, американцы в этом вагоне? — человек, держа фонарь в левой руке, взял под козырек — не иначе, старый служака.

— Да, здесь, — ответил Сергей.

— Вот товарищ из иностранного ведомства, имеет указание встретить…

Из тьмы выступил человек в шубе с воротником шалью.

— А вы, случаем, не делегат? — он сунул руку под мышку, вытащив ее из варежки.

— В некотором роде, — ответил Цветов.

— Тогда… честь имею: Крайнов Станислав Николаевич, так сказать, вице–директор департамента иностранного ведомства новой России…

Крайнов снял шапку «пирожком», с силой тряхнул, освобождая ее от снега.

— Делегаты небось спят? Ну что ж, дождемся утра…

Он отвесил церемонный поклон человеку с фонарем, взобрался на подножку, Цветов готов был принять портфель Крайнова, но тот, легко совладав со своей ношей, вошел в вагон.

Видно, о появлении нового пассажира проводник был предупрежден, он встретил гостя с той унылой деловитостью, которая могла даже обидеть, впрочем, чай был предложен, что несказанно обрадовало вице–директора — по всему, ждал поезда под открытым небом и, несмотря на шубу с воротником шалью, порядочно озяб.

— Не составите ли компанию путнику, охолодав–шему и, пожалуй, оголодавшему? — окликнул Крайнов Сергея, который, войдя в вагон, встал у окна поодаль.

— Есть не буду, а горячего чаю с удовольствием, — отозвался Цветов, ему было приятно приглашение Крайнова — ехать по России да говорить с русским человеком, о чем еще можно мечтать?

Сергей смотрел, как Крайнов раскладывал на холщовой скатерке, которую извлек из портфеля, свои немудреные припасы, думал, что в них, в этих припасах, наверно, должно проглянуть положение сегодняшней России. Что говорить, не богат стол! Наверно, с тех пор, как матушка–земля начала свое вечное круговращение, департаментские начальники иностранного ведомства не принимали гостей за таким столом. Брусок чернятки, непропеченной и ощутимо тяжелой, три картофелины, которые Крайнов тут же освободил от мундира, вобла, очищенная и тщательно нарезанная, квадратик сыра, такой микроскопический, будто его только что сняли с аптекарских весов, — вот и все украшение департаментского стола. Не иначе, взгляд Цветова, обращенный на скатерть–самобранку и разложенные на ней припасы, был печален, Крайнов заметил это краем глаза.