Гостья - [42]

– Ты видел Жербера? – с тревогой спросила Франсуаза.

– Да, все улажено, – весело ответил Пьер, снимая шарф и пальто. – Сначала Жербер говорил, что это не имеет значения, и не хотел объясняться, но я стоял на своем; я доказывал, что мы никогда не церемонились с ним и если бы хотели бросить его, то так прямо ему и сказали бы. Он выражал некоторое недоверие, но это для приличия.

– Ты настоящий Златоуст, – сказала Франсуаза. Что-то вроде обиды примешивалось к ее облегчению; ее раздражало, что она чувствовала себя сообщницей Ксавьер в ее игре против Жербера, и ей хотелось бы, чтобы Пьер тоже был этим огорчен, а не потирал благодушно руки. Небольшое искажение фактов – это ничего, но ложь от сердца к сердцу – это калечит что-то в отношениях между людьми.

– И все-таки чертовски скверно то, что сделала Ксавьер, – сказала она.

– Ты чересчур строга, – с улыбкой заметил Пьер. – Какой же суровой ты станешь, когда постареешь!

– Поначалу из нас двоих ты был более строгим, – возразила Франсуаза, – ты был почти нестерпим.

Она не без тревоги поняла, что будет не так-то просто рассеять дружеской беседой недоразумения дня. Стоило ей о них вспомнить, и в ее душе оживала неприязненная досада.

Пьер начал развязывать галстук, который надел в честь вернисажа.

– Я счел недопустимым легкомыслие, с каким она забыла о встрече с нами, – произнес он оскорбленным тоном, но с улыбкой, снимавшей его значимость. – А потом, после того как я совершил успокоительную прогулку, факты представились мне под другим углом.

Его беспечное хорошее настроение усилило раздражение Франсуазы.

– Я заметила; ее поведение с Жербером тебя вдруг склонило к снисхождению, ты готов был чуть ли не похвалить ее.

– Все это становилось чересчур серьезным, чтобы объясняться одним легкомыслием, – сказал Пьер. – И я подумал, что все это: ее раздражительность, потребность в развлечениях, забытая встреча и вчерашнее предательство – все это одно целое, которое должно иметь какую-то причину.

– Причину она тебе сказала, – заметила Франсуаза.

– Не стоит верить тому, что она говорит, устраивая скандал, чтобы об этом сказать, – ответил Пьер.

– В таком случае действительно не стоит труда так настаивать, – сказала Франсуаза, с досадой вспомнив его нескончаемые расспросы.

– Однако она и не совсем врет. Надо истолковывать ее слова.

Можно было подумать, что речь идет о какой-то пифии.

– К чему ты клонишь? – в нетерпении спросила Франсуаза.

Пьер усмехнулся.

– Тебя не удивило, что она в общем-то упрекала меня в том, что я с пятницы не виделся с ней?

– Да, – согласилась Франсуаза, – это доказывает, что она начинает дорожить тобой.

– Начинать и идти до конца для этой девушки одно и то же, – сказал Пьер.

– Как это?

– Мне кажется, у нее ко мне чересчур добрые чувства, – сказал Пьер с самодовольством, отчасти наигранным, но выдававшим глубокое удовлетворение. Франсуаза была этим шокирована; обычно сдержанная прямолинейность Пьера ее забавляла, однако Пьер ценил Ксавьер, нежность, которая в «Поль Нор» светилась во всех его улыбках, была непритворной, и этот циничный тон настораживал.

– Я не понимаю, в чем ее добрые чувства к тебе извиняют Ксавьер, – сказала она.

– Надо поставить себя на ее место, – отвечал Пьер. – Вот создание пылкое и горделивое: я торжественно предлагаю ей свою дружбу, и в первый же раз, когда встает вопрос о встрече, я выгляжу так, словно мне предстоит свернуть горы, чтобы выкроить для нее несколько часов. Ее это обидело.

– Во всяком случае, не сразу, – возразила Франсуаза.

– Безусловно, но она это обдумала, и поскольку в последующие дни она не видела меня, как ей того хотелось, это стало страшной обидой. Добавь, в пятницу именно ты особенно возражала в отношении Жербера: как бы она ни любила тебя всем сердцем, для ее собственнической душонки ты все-таки самая большая преграда между нею и мной; с помощью секрета, который требовался от нее, она ухватила целую судьбу. И она поступила как ребенок, который смешивает карты, когда проигрывает партию.

– Ты слишком многое ей приписываешь, – заметила Франсуаза.

– А ты всегда слишком мало, – нетерпеливо возразил Пьер; не в первый раз за день он говорил по поводу Ксавьер резким тоном. – Я не утверждаю, что она четко все это для себя сформировала, но таков смысл ее поступка.

– Возможно, – согласилась Франсуаза.

Таким образом, если верить Пьеру, Ксавьер рассматривала ее как нежелательное лицо и ревновала к ней; Франсуаза без удовольствия вспомнила чувство, которое испытала при виде благоговейного лица Ксавьер; ей почудилось, что ее обманули.

– Это замысловатое толкование, – продолжала она, – но я не думаю, что для поступков Ксавьер вообще можно найти окончательное толкование: в основном она живет согласно своим настроениям.

– Но зато у ее настроений двойное дно, – сказал Пьер. – Тебе не кажется, что она пришла в ярость из-за умывальника потому, что уже была возбуждена? Ее переезд – это было бегство, и я уверен, что она бежала от меня, поскольку сердилась на себя за то, что привязалась ко мне.

– Словом, ты думаешь, что к ее поведению есть ключ, и ключ этот – внезапная страсть к тебе?