Гостья - [145]

Франсуаза схватила кусок поджаренного хлеба; он был хрустящий сверху и мягкий внутри; она намазала его маслом и наполнила чашки кофе с молоком.

– Настоящий кофе с молоком, – сказала она. – Настоящие тосты. Это очень приятно. Если бы ты видел то черное месиво, которое готовил нам Жербер.

– Упаси меня Бог, – отозвался Пьер. Вид у него был озабоченный.

– О чем ты думаешь? – с некоторым беспокойством спросила Франсуаза.

– О, ни о чем, – ответил Пьер. Он заколебался. – Если я немного озадачен, то это из-за Ксавьер. То, что происходит, скверно для нее.

У Франсуазы кровь застыла в жилах.

– Ксавьер! – произнесла она. – Но я не прощу себе больше, если чем-то пожертвую для нее.

– О! Не подумай, что я позволю себе в чем-то тебя упрекать, – поспешно сказал Пьер. – Но что касается меня, я как раз только что склонил ее построить с Жербером настоящие прочные отношения.

– Разумеется, это некстати, – с усмешкой заметила Франсуаза. Она в упор взглянула на него. – Как у тебя обстоят дела с ней? Как все прошло?

– О! Все очень просто, – ответил Пьер. На мгновение он заколебался. – Когда я расстался с тобой – помнишь, – я хотел заставить ее порвать с Жербером. Но как только мы заговорили о нем, я почувствовал более сильное сопротивление, чем предполагал; что бы она там ни говорила, она очень им дорожит. Это заставило меня усомниться. Если бы я настаивал, то, думаю, убедил бы ее. Но я задался вопросом, действительно ли я этого хочу.

– Да, – вымолвила Франсуаза.

Она пока не осмеливалась верить обещаниям этого разумного голоса, этому внушающему доверие лицу.

– В первый раз, когда я снова ее увидел, то был потрясен. – Пьер пожал плечами. – А потом, когда я получил ее в свое распоряжение с вечера до утра – раскаявшуюся, исполненную добрых намерений, почти влюбленную, она вдруг утратила всякое значение в моих глазах.

– У тебя все-таки неважный характер, – весело заметила Франсуаза.

– Нет, – возразил Пьер. – Понимаешь, если бы она безоглядно бросилась в мои объятия, я наверняка был бы взволнован; возможно, впрочем, также, я вошел бы в азарт, если бы она оставалась настороже. Но я видел ее такой жаждущей вновь завоевать меня и в то же время такой озабоченной тем, чтобы ничем не пожертвовать ради меня, и это внушило мне слегка брезгливую жалость.

– И что? – спросила Франсуаза.

– Какое-то время у меня все-таки было искушение упорствовать, – продолжал Пьер. – Однако я испытывал такое безразличие к ней, что это показалось мне нечестным: в отношении нее, тебя, в отношении Жербера. – На мгновение он умолк. – И потом, когда истории приходит конец, это конец, – сказал он, – ничего не поделаешь. Ее связь с Жербером, сцена, которая произошла между нами, то, что я подумал о ней и о себе, – все это непоправимо. Уже в первое утро в «Доме», когда она снова поддалась приступу ревности, я пришел в уныние при мысли, что все опять начнется сначала.

Франсуаза без возмущения приняла недобрую радость, всколыхнувшую ее сердце. Совсем недавно ей дорого обошлось желание сохранить чистоту своей души.

– Но ты все-таки продолжаешь встречаться с ней? – спросила она.

– Разумеется, – ответил Пьер. – Решено было даже, что отныне нас связывает неизбывная дружба.

– Она не рассердилась на тебя, когда узнала, что ты не увлечен больше ею?

– О! Я проявил ловкость, – отозвался Пьер. – Я сделал вид, будто устраняюсь с сожалением, но в то же время убеждал ее, раз ей претит пожертвовать Жербером, полностью отдаться этой любви. – Он взглянул на Франсуазу. – Знаешь, я вовсе не желаю ей больше зла. Как ты сказала мне однажды, у меня нет права брать на себя роль судьи. Если она провинилась, то ведь на мне тоже есть вина.

– Мы все виноваты, – заметила Франсуаза.

– Мы с тобой без потерь преодолели этот опыт. Мне хотелось бы, чтобы и она удачно его преодолела. – В задумчивости Пьер впился зубами в ноготь. – Ты немного нарушила мои планы.

– Не повезло, – равнодушно ответила Франсуаза. – Но ей следовало всего лишь не выражать такого презрения к Жерберу.

– Разве тебя это остановило бы? – с нежностью спросил Пьер.

– Он больше бы дорожил ею, прояви она больше искренности, – сказала Франсуаза. – Это сильно бы все изменило.

– Наконец, что сделано, то сделано, – сказал Пьер. – Только следует поостеречься, чтобы она ничего не заподозрила. Ты отдаешь себе отчет? Ей осталось бы лишь броситься в воду.

– Она ничего не заподозрит, – сказала Франсуаза.

У нее не было ни малейшего желания приводить Ксавьер в отчаяние – вполне можно было уделять ей ежедневную порцию успокаивающих обманов. Отвергнутой, обманутой, не ей теперь оспаривать у Франсуазы ее место в мире.

Франсуаза посмотрела на себя в зеркало. В конце концов, каприз, непримиримость, непревзойденный эгоизм – все эти надуманные ценности разоблачили свою слабость, и победу одержали старые отторгнутые ценности.

«Я выиграла», – торжествующе подумала Франсуаза.

Она снова существовала одна, без помех, в сердце собственной судьбы. Замкнутая в своем пустом, иллюзорном мире, Ксавьер была теперь всего лишь бесполезным живым трепетанием.

Глава XVII

Элизабет пересекла безлюдный отель и вышла в сад. Возле каменной горки с растениями, тень от которой окутывала их, сидели Пьер и Франсуаза. Он писал, она полулежала в шезлонге; никто из них не шелохнулся – живая картина, да и только. Элизабет застыла на месте: как только они ее заметят, все сразу изменится, не следовало обнаруживать себя, не разгадав их секрета. Пьер поднял голову и с улыбкой сказал Франсуазе несколько слов. Что он сказал? Рассматривать его белый спортивный свитер, загорелую кожу – это ничего не давало. За их жестами и выражением лиц истина их счастья по-прежнему была скрыта. Эта неделя ежедневной близости оставляла в сердце Элизабет такой же нерадостный привкус, как мимолетные встречи в Париже.