Госпожа Кага Сёнагон - [6]
Среди этих стихов Тамэтоки позабавило одно, которым подруги сконфузили Нобутака, его молодого приятеля, тогда уже едва ли не зятя. Как-то, чтобы «изменить направленье пути»,[10] Нобутака заехал в его дом, что возле плотины Камо, и глухой ночью, вероятно, озабоченный тем, что очутился в одном доме с Нагико и Такако, подошел к женским покоям. Но дальше повел себя непонятно: то ли заглянул в них, то ли нет. Наутро ему была награда! Дочь послала ему стихотворение, но переписано оно было рукою Нагико. Не узнавший почерка Нобутака растерялся… Вот стихи дочери:
Но что внезапно заставило расплакаться Тамэтоки, так это стихи, написанные, когда во время эпидемии дочь лишилась старшей сестры, а у Нагико умерла третья младшая сестра. Случилось это перед самым их отъездом.
Моя старшая сестра скончалась, а у моей подруги умерла младшая сестра. При нашем свиданье она сказала: станем любить друг друга за тех, кого уже нет. С тех пор мы писали поверх письма: я – «Старшей сестре», а она – «Средней сестре». Потом мы должны были уехать каждая в отдаленный край, и вот, печалясь предстоящей разлукой, я сложила:
И «старшая сестра» писала – вначале с дороги, а потом из Мацура, что в провинции Хидзэн, где она поселилась; а «средняя сестра» отвечала ей из провинциальной управы Этидзэн:
Ответ пришел уже в следующем году:
Но весной следующего года в месяце Яёи – месяце «густеющих трав», как раз тогда, когда эти стихи пришли к Мурасаки, и в то время, когда бывший доверенный министр Фудзивара Корэтика, которого доставил в Дадзайфу[11] к месту изгнанья именно Корэтоки, получил помилование и возвратился ко двору, – Нагико и ее годовалый ребенок захворали и умерли. Безутешная в своем горе Мурасаки в конце концов, пока ее не застала зима, одна уехала из опостылевшего ей снежного края, вернулась в столицу и недолго спустя, поддавшись пылким уговорам Нобутака, вышла за него, но… их новорожденная дочь оказалась уже посмертным его даром. В конце четвертой луны третьего года Долгой Общности он, подобно Нагико, подобно многим другим, стал жертвой повальной хвори. Мурасаки осталась вдовой в двадцать восемь лет.
Фудзивара Нобутака был человеком весьма замечательным. Мурасаки была от природы наделена не по-женски сильною волей, но только он, Нобутака, умел пробудить все множество ее дарований и редкостных качеств души, и делал он это до того искусно, что Тамэтоки лишь диву давался. Он приводил ее в гнев, дразнил злословием, повергал в унынье, а потом так славно смешил. Она плакала от радости и чувствовала себя настоящей женой. Он был ей супругом, но как всемудрый отец ласкал ее, делая при этом вид, будто смиренней его нет никого на свете.
Словом, у Тамэтоки была дочь, не знавшая до времени особенных печалей, но вот она потеряла ближайшую подругу, затем лишилась мужа – и совершенно переменилась. Сколько раз он осекался, видя ее упрямое бесстрастие, слыша, как она с лицом, отрешенным от самой мысли о возможности земного счастья, бормочет свое неизменное: «В мире все преходяще», «Мир исполнен горечи». Когда заболела его любимица Катако и все в доме переполошились, она сложила холодновато-негромкие, сдержанные стихи, чуждые всякой тревоге.
Тамэтоки, один, дрожащими пальцами листал «Изборник» все дальше, вслед за скорбными думами дочери.
Она уехала в отдаленный край и там умерла. Мне рассказали об этом возвратившиеся в столицу ее отец и братья.
Потом он прочел стихи той поры, когда дочь надела темно-серый траур по мужу. Вот и стихи, которые она сложила в ответ на его утешения. Так какая же мысль заложена ею в «Изборник»? Что она хотела сказать, моя Мурасаки Сикибу, отбирая эту сотню стихов и расставляя их между двумя смертями – Нагико и Нобутака, по четырем годам своей жизни? Чтобы не смотреть на дрожащую тень па стене, он опустил голову – и вдруг все понял и опять кивнул головой. Так вот он какой, этот «Изборник»! «Изборник» тех, кто ушел. Тех, кого она лишилась. И «Повесть о Гэндзи» – это повесть, написанная человеком, создавшим такой «Изборник». И «Дневник» тоже.
«А не приняться ли тебе хоть за повесть?» – сказал ей отец. Такако тогда только тихонько кивнула в ответ. Но того, что она в этот миг молча глянула в бездну, ту самую, где блуждают и мучаются обыкновенные люди, простецы, не умудренные светом истины, и на лицо ее упала какая-то тень, – всего этого Тамэтоки не дано было разглядеть. Да и что он мог, обыкновенный стареющий родитель? Лишь попусту вздыхать о се горестной судьбе.
Между тем отцовский совет, данный скорее в утешенье, не пропал впустую. Как удивился Тамэтоки, когда дочь впервые принесла ему рукопись: не соблаговолит ли батюшка прочесть? То была глава «Юная Мурасаки» из ее будущей повести. Потом явились на свет главы «Празднество осенних кленов», «Пир вишневых цветов».
1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.
«А все так и сложилось — как нарочно, будто подстроил кто. И жена Арсению досталась такая, что только держись. Что называется — черт подсунул. Арсений про Васену Власьевну так и говорил: нечистый сосватал. Другой бы давно сбежал куда глаза глядят, а Арсений ничего, вроде бы даже приладился как-то».
В этой книге собраны небольшие лирические рассказы. «Ещё в раннем детстве, в деревенском моём детстве, я поняла, что можно разговаривать с деревьями, перекликаться с птицами, говорить с облаками. В самые тяжёлые минуты жизни уходила я к ним, к тому неживому, что было для меня самым живым. И теперь, когда душа моя выжжена, только к небу, деревьям и цветам могу обращаться я на равных — они поймут». Книга издана при поддержке Министерства культуры РФ и Московского союза литераторов.
Жестокая и смешная сказка с множеством натуралистичных сцен насилия. Читается за 20-30 минут. Прекрасно подойдет для странного летнего вечера. «Жук, что ел жуков» – это макросъемка мира, что скрыт от нас в траве и листве. Здесь зарождаются и гибнут народы, кипят войны и революции, а один человеческий день составляет целую эпоху. Вместе с Жуком и Клещом вы отправитесь в опасное путешествие с не менее опасными последствиями.