Господин двух царств - [37]

— Он был твоим отцом.

— Да. — Мериамон снова взглянула на каменное лицо. Оно никогда не было таким спокойным у живого человека, никогда не было таким серьезным, даже во время великих магических таинств. Он был грозным — да. Но он был и быстрым, нервным в движениях, мог внезапно рассмеяться. Он любил сам объезжать своих лошадей и смеялся над этим, говоря, что он такой же скверный, как перс.

— Он совсем не умел петь, — сказала Мериамон. Она не понимала, откуда пришли эти слова. — Он не мог верно взять ни одной ноты и всегда удивлялся, как это я никогда не фальшивлю. Даже если я специально старалась, шутки ради. Он называл меня одаренной богами сладкоголосой певицей Амона. — Горло ее перехватило. Она с трудом сглотнула. — Теперь я совсем не могу петь. Я не пела с тех пор, как покинула Египет.

— Ты так скучаешь по нему?

— Больше того. Ностальгия — у вас, эллинов, даже есть слово для этого. Какое у вас есть слово, чтобы назвать сердце, которое не может жить нигде, кроме как в родной стране?

— Нам тоже это знакомо, — сказал он. — Изгнание — тяжкое наказание, даже для нас, хотя мы скитаемся по свету по своей воле.

— Но я не изгнанница. Я сама захотела придти. Хотела увидеть иные небеса, посмотреть на другие лица. Но, как только я это сделала, ушла музыка.

— Может быть, она еще вернется.

— Она вернется, — сказала Мериамон, — когда я вернусь в Египет.

— Тогда возвращайся скорее, ради твоей музыки.

Она пожала плечами.

— Я там, где желают боги. Музыка тут ни при чем.

— Это не так, если ты лишилась ее.

— А ты лишился чего-нибудь, оказавшись так далеко от Македонии? — спросила она.

— Македония — это я сам. — Александр сказал это просто, без тени вызова. — Земля — там же, где была, и такая же, как была, и, когда придет время, я вернусь к ней. Но не теперь. Передо мной лежит весь мир, я одержал достаточно побед, чтобы они дали мне крылья, но в конце концов я едва начал летать.

— Полетит ли с тобой твоя армия?

— Они последуют за мной, куда бы я ни пошел. Они последуют, Мериамон понимала это.

— Куда же? — спросила она, и сердце ее забилось. Именно этого она хотела, за этим пришла. Одно только слово.

Он не ответил сразу. Она взглянула на него. Александр всматривался в лицо статуи ее отца, словно хотел прочитать в нем ответ, словно своим страстным желанием мог заставить каменное изваяние пробудиться и заговорить. Но в нем не было магии, она была не для него, чья сущность и царственность были делом богов.

Ему не нужна была магия: он мог видеть дальше любого предсказателя, стоило ему только захотеть.

— Мне нужно укрепиться на море, — сказал он немного погодя. — Это только благоразумие, поскольку Персия всегда была здесь сильна. Поэтому я взял Финикию, чьи корабли сражаются за Великого Царя. А затем придет черед Дария. Он будет сражаться со мной — вельможи заставят. Тогда от моря, оставив своих людей править городами за моей спиной, я пойду в глубь страны, чтобы отомстить персам, как того хотел и мой отец.

— Море — не только Финикия, — сказала Мериамон, — и империя — не только Азия.

Кто-то вмешался в разговор. Нико. Она совсем забыла о нем, а он был рядом, в тени статуи ее отца.

— Ты, конечно, имеешь в виду Египет.

— Конечно. Он ждет, — сказала она, — и скоро устанет ждать и решит, что у варваров хватило духу добраться только до границ империи. Египет восставал и раньше. Что случится, если он опять восстанет? Времени хватит, чтобы поработить его снова.

— Так рассуждает Дарий, — возразил Александр. — Раньше он был храбр и потому стал царем. Но он размяк и привык к роскоши. Я думаю, он отказался бы от моря, если бы я захотел дойти только до него.

— А Египет?

— Разве я хочу Египет?

Мериамон замерла. Царь улыбался. Он испытывал ее. Она тоже постаралась изобразить на своем лице улыбку.

— Ты хочешь Египет, — сказала она. — Там твоя сила.

— Моя сила в Македонии.

— И поэтому ты ее оставил?

Теперь он замер и ответил на ее улыбку сжатыми губами и сверкающим взглядом.

— От глубоких корней дерево растет высоко.

— От глубоких, — согласилась она. — И широко разветвленных. Кто ты такой, Александр? Кто был твой отец?

— Ты хочешь оскорбить мою мать?

Осторожно, опасность. Улыбка Мериамон стала теплее и шире.

— Меньше, чем какую-либо женщину в мире. Мой отец видел твое зачатие, ясно видел в магической воде. Но бог может являться в разных обличьях.

Она все время чувствовала, почти осязала, как слушает Нико — напряженно и молча.

Александр застыл, но в нем был трепет, трепет пламени, которое, даже неподвижное, все равно обжигает.

— Вспомни Тиндарея, — сказала Мериамон, — и Геракла, своего предка.

— Нет, — сказал Александр едва слышно. — Она говорила мне однажды — и не однажды, — но это все вздор. Он никогда не принадлежал только одной женщине. Даже ей. Особенно ей. В ней всегда было слишком много огня.

— Огонь привлекает огонь, — ответила Мериамон. Тихо, так же тихо, как он, как будто это был не ее голос.

— Нет, — сказал он. — Меня породил не бог. Никто никогда не претендовал на меня. Я сын Филиппа и ничей больше.

— Ничей?

Александр больно сжал ей руки.

— Тогда где же был этот бог, когда он был мне нужен? Где он был, когда меня били и морили голодом, чтобы подчинить своей воле? Где он был, когда мой отец менял женщин одну за другой, бросал оскорбления в лицо моей матери и смеялся, когда она упрекала его? Где он был, когда отец насмехался даже надо мной, заведя ублюдка, и выгнал меня, когда я потребовал то, что принадлежало мне по праву?