Господин двух царств - [23]

— Я сам могу нести свои вещи, — ворчал Нико, достаточно громко, чтобы его слышали все вокруг. — Ведь у меня же две руки, разве нет?

— Не в данный момент, — сказала Мериамон и добавила, когда он удивленно уставился на нее: — Что тебе за охота изображать вьючную лошадь, просто хочешь доказать, что можешь делать это? Может быть, лучше поберечь руку, чтобы нормально пользоваться ею, когда срастутся кости?

— Разве она будет нормально действовать?

В его словах прозвучала такая искренняя горечь, что Мериамон остановилась.

— Что заставляет тебя так думать?

Он прикусил губу.

— Ладно, идем. Вы все так хорошо меня утешаете, но, по-вашему, я дурак? Я знаю, что мне повезло, что хоть что-то будет болтаться на плече, ведь я же мог совсем потерять руку. Разве не так?

— Так, если ты не побережешь руку, — сказала Мериамон.

— Зачем? Чтобы она висела неподвижно, и людям было на что посмотреть?

Мериамон закрыла глаза. Он всерьез переживал и по-настоящему боялся, и сердце ее сжалось. Нико сердито сплюнул.

— Не волнуйся. Я заткнусь и буду изображать инвалида.

— У тебя это получается очень плохо, — сказала она резче, чем собиралась.

— Хорошо получается, — ответил Нико.

Колонна сделала привал в долине и теперь спускалась с холмов тем же путем, по какому пришла Мериамон: на юг, оставляя море справа. Персов прогнали далеко. Разведчики доносили, что они бежали в глубь страны, на север и на восток, направляясь в Каппадокию. Царь не удостаивал их своим преследованием. Сейчас он присматривался к морю и городам на побережье.

Пармений уехал. Мериамон представляла, какое облегчение испытывает Александр, освободившись от его властного цензорского присутствия. Военачальник отправился в Дамаск. Это были ворота, широкие ворота, между Персией и морем. Персидские вельможи вывезли туда своих женщин и свои сокровища — Пармений мог взять богатую добычу.

Мериамон вскарабкалась на задок повозки. Раненые, которых она здесь увидела, лежали молча, одурманенные лекарствами или без сознания. Одному из них, видимо, не суждено было дожить до вечера. Мериамон сделала для них что могла и осторожно прошла вперед. Мулы бодро тянули подпрыгивающую повозку; протянув руку, можно было дотронуться до их мускулистых крупов. Мериамон подумала, не сойти ли: мулы были бы рады избавиться даже от ее малого веса, но она уже достаточно устала, а ехать оказалось удобнее, чем она ожидала.

Когда она уже почти заставила себя сойти, позади раздался топот копыт. Она оглянулась. Царь рассылал вестовых вдоль колонны, пеших и конных. Сам он был впереди, будучи знаменем, за которым следовали все остальные.

Это был не царский посыльный в белом хитоне. Это был перс в брюках, на персидской лошади, чья деликатная красота газели могла бы порадовать глаз художника. Он придержал лошадь, заставив ее пританцовывать возле повозки, где сидела Мериамон, и поклонился, сидя в седле.

— Если ваше высочество соизволит, моя госпожа хотела бы поговорить с ней, — сказал он на прекрасном греческом.

Мериамон удивленно подняла бровь.

— Твоя госпожа?

Евнух вспыхнул, или, может быть, ветер обжег его щеки.

— Моя госпожа Барсина.

Мериамон кивнула, и он подал ей руку. Она легко перескочила с передка повозки на спину лошади. Евнух развернул лошадь и послал ее галопом в конец каравана.

«Лошадь», — подумала Мериамон. Ей нужно будет попросить для себя лошадь или постараться купить ее. Нико придет в бешенство, увидев ее верхом, а ему беситься пока нельзя. Она чуть не рассмеялась, представив себе это, а потом разозлилась на себя, ведь он действительно был болен после ранения и испуган. Некоторые сносят это молча, другие ноют и не стыдясь жалуются. А некоторые, как он, злятся, ненавидят свою слабость и готовы наброситься на каждого, кто ее заметит.

Мериамон приспособилась к бегу лошади. Кобыла бежала плавно, всадник был искусен, как все персы, будто рожденные для верховой езды. Мериамон так не умела. Она занялась верховой ездой довольно поздно, хотя и молодой, и мало ездила верхом, когда служила в храме. Лошади не так уж часто использовались в стране Кемет. На лодке по Нилу, ногами по суше — к этому ее люди были привычны. Но она была из царской семьи, и отец хотел, чтобы она училась ездить верхом, как положено принцу; он знал, или предвидел, как ей это пригодится.

«Интересно, — подумала Мериамон, — что понадобилось от нее Барсине». Может быть, ее хотела видеть Царица-мать, а Барсина была только предлогом. Опасности не было: тень была спокойна, скользя вслед за лошадью, пугая и подгоняя ее.

Фургоны персидских женщин, как их шатры, роскошны — огромные сухопутные корабли, сверкающие краской и позолотой, завешанные и обитые мягчайшей кожей и шелком ярких оттенков, какие любят персы. На взгляд Мериамон, темновато, слишком много украшений, завитушек и складок, ни одной прямой линии.

Ей было жаль слезать с лошади — день был такой яркий, хотя было холодно и ветрено, но воздух был так чист! Пропитанный ароматами сумрак распахнулся и поглотил ее.

Так, значит, это не Царица-мать. Ее фургон был гораздо больше и весь в золоте. «Там кишмя кишели женщины и евнухи, а этот, — подумала Мериамон, — был почти пустым по сравнению с остальными». Хозяйка его сидела, опираясь на подушки. На ней были вуаль и персидский плащ, но под ним греческая одежда, и волосы ее были заколоты в узел так, как это обожала делать Таис, и перевязаны шелковым шнуром.