Господин Целитель - [121]

Ну что ж, Костя-Филин, с Богом?!

Эпилог

"…не за страх, а за совесть! Не за страх, а за совесть! Не за страх, а за совесть…", – слова кружились осенними листьями, путались, исчезали в никуда и снова приходили из ниоткуда. Они гремели колоколом и шептали тихим лесным ручейком. Они могли начать свою надоедливую песню шепотом и закончить громом. Могли наоборот обрушиться лавиной звуков и снизойти до исчезающего в ватном пространстве шелеста. Разум пытался зацепиться за них, остановить, не отпускать, вникнуть, но сами по себе, вне контекста, смысла они не имели, оставаясь просто набором звуков, которые через некоторое время стали звучать незнакомо и даже чуждо. Это продолжалось мучительно долго и больно. Некоторые пациенты рассказывали, как в бреду они снова и снова должны были решать математические задачи или сдавать экзамены, сознавая, что либо не готовы, либо напрочь забыли необходимые формулы, и это было настолько мучительно и тяжко, что однозначно воспринималось как самый тяжелый кошмар. Кстати сказать, через некоторое время они по своим снам научились определять приход болезни, даже если видимых симптомов пока не ощущалось.

"…не за страх, а за совесть! Не за страх, а за совесть! Не за страх, а за совесть…". Что это? Откуда? Стоп! А кто такие больные? Почему я знаю про них? Я доктор?

К звукам добавилось хаотическое мельтешение образов, еще более усугубив мои муки. Времени не было. Его невозможно было измерить, хотя бы "на глазок", поскольку никак не удавалось отделить в танцующем переплетении событий и дел хоть какую-нибудь систему и тем самым хотя бы приблизительную длительность каждого. Сложная задача, требующая решения, связывалась причудливым образом с мучительно медленно проявляющимся на фоне экзаменационной аудитории лицом человека, который должен быть мне знаком, но почему-то не вспоминается. И сама аудитория была похожа одновременно на чем-то знакомую спальню и в то же время на явно казенное помещение, где на кровати с балдахином восседают какие-то строгие люди в мантиях. Самое скверное, что я не боюсь наказания, но мучаюсь от того, что вот сейчас не оправдаю их доброжелательных ожиданий. Но вместо ответа на вопросы я снова возвращаюсь к задаче и одновременно пытаюсь вспомнить, чье лицо проявляется перед взором, и пытаюсь убрать кровать из аудитории, поскольку там ей не место… и стараюсь что-то отвечать и все это одновременно, разом, словно меня раздирают на части множеством свалившихся на меня забот, но я непременно должен навести порядок в хаосе, и решить задачу и ответить на вопросы, и вспомнить, и убрать кровать…

Наконец в мельтешении образов наступает какой-то порядок. Лица, интерьеры и звуки обрели некоторую цельность и связность. Я стал узнавать их, но пока не мог осознать главное – кто же такой я?

– …и благословением Господа нашего, единого для всех человецей. Прими, Великий князь, клятву верности от вассалов твоих преданных, – вещал могучий мужчина с окладистой бородой и одетый в роскошные одежды.

Да! Это же ризы! Это священник! А я… я(?!) Великий князь?! Я стою в огромном зале. Везде хрусталь, мрамор и позолота. Видно мне не очень четко, словно сквозь мутное стекло, залитое дождем.

– …Я, дон Олег, министр обороны и главнокомандующий войск княжества Таллиана, клянусь служить вам, Великий Князь, не за страх, а за совесть!

– … Я, донья Илона, премьер-министр княжества Таллиана, клянусь служить вам, Великий Князь, не за страх, а за совесть!

Картинка сменяется видом огромного кабинета, моего кабинета, это я четко знаю.

– …таким образом, в твоей лейб-гвардии, Костя, на сегодняшний день четыреста девяносто два воина, полностью обученных работать как с абордажным снаряжением, так и управлять нашими торпедами. Контрабандисты Хальсора обещают через полтора месяца поставить еще двести генераторов поля для наших торпед. Мы планируем, в первую очередь, установить генераторы на… специализированные торпеды, годные только для дистанционного подрыва. В этом случае мы сможем довести их количество до тысячи двухсот.

– Сергей, как работает магическая клятва?

– Трудно сказать. Ни один гвардеец не проболтался. Дон Абрам говорит, что его агентура не фиксирует никаких разговоров среди обывателей и не выявила целенаправленного интереса среди шпионов. У нас, абордажников, а теперь лейб-гвардейцев, никогда не было болтунов. Мы всегда умели хранить профессиональную тайну. Поэтому определенно сказать, что здесь работает магическая клятва братства, а не, например, причастность к избранным, я не могу. Кстати, князь, это была великолепная идея, приобщить дона Абрама и дона Томаса. Правда, дон Абрам – еще тот жук и пару десятков наших парней выцарапал к себе на службу, но, думаю, они там больше пользы принесут. Мы же понимаем, что один хороший агент может принести больше пользы, чем десяток абордажников верхом на торпеде.

– А что дон Томас?

– Х-ха… Он всем говорит, что не верит и никогда не поверит, но, я уверен, из чистого упрямства. Я видел, как горели его глаза, когда он, наконец, смог увидеть ауру! Он – наш брат. Это точно. Не сегодня, так завтра непременно. Ему трудно преодолеть стереотип, вбитый в голову поколениям ученых.