Горянка - [4]

Орел прокричит ли спросонок,

Завоет ли волк вдалеке,

Ты спишь, словно малый ягненок,

Не сплю я с централкой в руке.

И сам тебя в школу отвел я,

Лишь семь тебе минуло лет.

Соседи сочли, что осел я,

И, помню, сказал Магомет:

«Али, для чего ей учиться?

Зачем тебе в доме беда?

От грамоты лютой волчицей

Становится баба всегда».

Иных, знать, держался я правил,

Надеждой себя ослепя.

Ты вспомни-ка, разве ударил

Хоть раз я, шалунью, тебя?

В ущельях Гимри и Ахваха,

На камнях холодных средь скал,

В молитвах просил я аллаха,

Чтоб счастье тебе ниспослал.

О дочь моя, что с тобой сталось,

Лишилась от книг ли ума?

Зачем же в отцовскую старость

Ты грязью бросаешь сама?

Твердят неспроста, значит, люди:

«Глупец, восседая верхом,

На горной дороге забудет

Отца, что плетется пешком».

«Случиться несчастью, быть худу,

Не видеть мне радости вновь,

Коль я хоть на миг позабуду

Заботу твою и любовь.

Но больно мне нынче и грустно.

Прошу я, отец, пожалей:

В кувшин, обожженный искусно,

Болотную воду не лей.

Зачем ты Осману под ноги

Швырнуть мою хочешь судьбу

И дочку с широкой дороги

Столкнуть на кривую тропу?

Поверь: мы с Османом не пара,

Он старше меня».

                           «Ерунда!

Что юность? У пчелки у старой

Мед слаже бывает всегда».

«Он гадок мне. Зря его хвалишь.

Как вспомню походку, усы…»

«Мужчине мешает краса лишь,

В мужчине не ищут красы.

И я не шучу в самом деле,

Когда говорю, что для сна

Не нужно пуховой постели,

Любви красота не нужна».

«Но я не люблю его».

                                «Там уж

От печки не спрячешь огня.

Спроси, по любви разве замуж

Пошла твоя мать за меня?

А если любовь не проснется,

Пустяк, не великий урон,

Без этого легче живется

И раньше является сон».

«Замужество — спешное ль дело?

Зачем торопиться? Куда?»

«Нет, если горянка созрела

И замуж не вышла, — беда.

Противна она, как мужчина,

Грызущий подсолнухи».

                                   «Вах!

Осман их грызет, как машина,

Всегда шелуха на усах.

Пьет водку, на девушек падок,

Отец мой, ты старый чабан.

Скажи, почему же не гадок

Тебе этот самый Осман?»

«Ну хватит! Довольно! Терпенью

Предел наступает! Молчать!

Для сплетен стать хочешь мишенью,

Отца опозорить и мать.

Куда от насмешек я скроюсь?

Река не бросается вспять.

Я горцу дал слово как горец.

А слово что гвоздь — не сломать,

Не в силах нарушить я клятву,

Бесчестно, как ни возражай,

Хлеб с другом посеять, а в жатву

Собрать одному урожай.

Здесь завтра появятся сваты,

Старейшие из стариков.

И дать им согласье должна ты, —

Аульский обычай таков.

Посмей поступить по-другому,

Даю перед богом зарок:

Тебя прогоню я из дому,

Золою посыплю порог.

Проклятье мое лишь повсюду

Пойдет за тобою вослед,

А сердцем тебя я забуду,

Забуду на тысячу лет.

Слезами не сбить меня с толку,

Я истину знаю одну:

Овца не достанется волку,

Послушная мне, чабану.

И долго ль, со мною поссорясь,

Сгубить свою девичью честь?

Его постыдись, если совесть

В тебе еще, дурочка, есть».

На фото большое при этом

Рукой показал ей отец.

С портрета, омытого светом,

Смотрел, улыбаясь, боец.

И девушка встретилась взором

С единственным братом своим:

Махач был на фронте сапером,

Погиб он совсем молодым.

Заплакала мать, не сдержалась,

Катились слезинки вдоль щек.

И сердце отцовское сжалось,

И вышел Али за порог…

Крепись, моя Ася, не скрою,

Тоску одолеть мудрено.

Соломинку горя порою

Она превращает в бревно.

Крепись и не бойся! Мохнатый

Валун, что скатился в грозу,

Не сдержит извечно крылатой,

Несущейся к морю Койсу.

* * *

Сердечные раны врачуя,

К бумаге припал я опять.

О солнце и ветре хочу я

Вам сказку, друзья, рассказать.

Однажды, босяк длинноногий,

Шел ветер из дальних сторон,

И утром пристал на дороге

К застенчивой девушке он.

Целует лицо и колени,

Хохочет: «Я славный джигит».

И в грубом мужском нетерпенье

Сорвать с нее платье спешит.

Кричит он: «Я к девичьим юбкам

Бросаюсь с давнишнего дня!

К твоим красноклювым голубкам

За пазуху тянет меня».

Но пуговки были на месте.

Силком расстегнуть их невмочь.

И ветер шагов через двести

Взъярился, отогнанный прочь.

Листва задрожала в тревоге,

И пыли поднялся вихор.

Умчался свистун длинноногий,

Исчез за вершинами гор.

А солнце всходило неспешно

Над полем, дорогой, рекой

И обняло девушку нежно

Своей загорелой рукой.

И девушка томно вздохнула,

Шепнула ему: «Погоди».

И пуговки все расстегнула

Сама перед ним на груди.

И солнце к заветным голубкам

Прильнуло потоком тепла.

Таким не безгрешным поступком

Довольна девчонка была.

А после, зайдя за утесы,

Она искупалась в реке.

До вечера девичьи косы

На смуглой лежали руке…

…О юноши, не для забавы

Рассказана сказка была.

По землям родимой державы

Проехал я верст без числа.

В горах, где родятся потоки,

В степи желтоликой, скупой

Нередко обычай жестокий

Над женской глумится судьбой.

Хоть я одержимый романтик,

Но рана открылась в душе,

Когда увидал в Самарканде

Узбечку в глухой парандже.

Быть может, она из красавиц,

Пленяющих сердце и ум,

Быть может, живет в ней, скрываясь,

Призванье Тамары Ханум.

А там, где прошел я над плеском

Ленивой арычной воды,

В одном из колхозов узбекских

Во время горячей страды

Мужчины все дни отдыхали,

Чаи распивали в тени,

А после за жен получали

Доходы на их трудодни.

Мне с детства знакома картина,

Живет и поныне она:

В седле восседает мужчина,