Горянка - [6]

И грубые шутки мужчин…

Смеркается. Тонкою пряжей

Дождь к листьям и травам прильнул.

Утесы безмолвною стражей

Бессменный несут караул.

Как за день невеста устала!

Вот вышла она на порог,

Но здесь даже воздуха мало,

Сжимается сердце в комок.

Кончается дождик, уходит,

Не слышно блеяния коз.

Природа задумалась, вроде

Горянки, не вытершей слез.

Лежит одеяло тумана

Над речкой, над узким мостом;

А дым над трубою Османа

Встал в небо кошачьим хвостом.

В одном из аульских окошек

Зажегся вдали огонек,

И, с ясною звездочкой схожий,

Он девичьи очи привлек.

Гори, огонек, и с туманом

Поспорь ради грустных очей,

Не ты ль золотым талисманом

Был с детства для Аси моей?

Свети сквозь оконные стекла,

О, если б ты знал, как я рад,

Что тихою улочкой мокрой

На свет твой идет Асият!

* * *

И вспомнилось ей ненароком,

Как ночью на свет огонька

Брела она в детстве далеком,

Далеком и близком пока.

Однажды в июле зеленом

Увез ее в горы отец,

Где ходят, как тучи, по склонам

Отары курдючных овец.

Она засыпала там рано.

И ночью, вблизи от луны,

Под буркой — подарком урмана,

Ей снились волшебные сны.

С ней вместе на облаке плыли —

И жили в ауле одном

Герои тех сказок, что были

Рассказаны ей перед сном.

А утром по мокрому лугу,

Вся розовая ото сна,

К ручью — закадычному другу —

Босая бежала она.

Ее ветерком обдувало,

Когда, не по-птичьи тяжел,

Над нею, как два опахала,

Вздымал свои крылья орел.

Головки тюльпанов качали

Одетые в бархат шмели.

И нежно свирели звучали

Для маленькой дочки Али.

Тонка и легка, как соломка,

Плясала. И были должны

Прищелкивать пальцами громко

Лезгинке ее чабаны.

Но дети есть дети. Когда же

Иные родились на свет?

На свадьбе грустят они даже,

Коль мамы поблизости нет.

С утра пошептавшись с цветами,

С козленком, что снега белей,

Решила вдруг девочка к маме

Домой возвратиться скорей.

Коней своих шагом нескорым

В четыре пустив стороны,

Считали овец в эту пору,

Про Асю забыв, чабаны.

А девочка узкой тропою

В ущелье спустилась с горы,

Как малая лань к водопою

Во время полдневной жары.

Ступала босыми ногами

По тропке отвесной почти

И прыгала с камня на камень,

Встречая речушку в пути.

Овец чабаны сосчитали,

Вернулись, а девочки нет.

Кричали, из ружей стреляли,

Напрасно. Лишь эхо в ответ.

Сесть в седла заставил их снова

Как будто сигнал боевой.

Багровый закат на подковах

Сверкнул над альпийской травой.

Шла Ася все дальше.

                               И хмуро

Сгущалась вечерняя мгла.

Медвежья косматая шкура,

Казалось, на горы легла.

Петляла тропа то и дело,

Заухали совы вокруг.

Для смелости Ася запела

И тут же заплакала вдруг.

Земля почернела, как порох,

За тучами звезды с луной.

То чье-то дыханье, то шорох

Все слышались ей за спиной.

А горы прижались друг к другу.

Ревел водопад, словно лев.

И сердце взлетало с испугу

И падало вновь, замерев.

Здесь даже заплакал бы мальчик,

А слезы мужчин не вода.

Тропа раздвоилась.

                            А дальше —

Налево иль вправо? Куда?

Порезала ножку, сочится

У девочки кровь из ноги.

Она как подбитая птица,

А камни вокруг как враги.

Заржал бы хоть конь иль овчарка

Залаяла хоть бы разок.

Но тут, словно звездочка, яркий

Забрезжил вдали огонек.

За звезды всего небосвода

Его бы не отдал вовек,

Застигнет в пути непогода,

Он вспыхнет — спасен человек.

И Асе, что слезы смахнула,

Вдруг есть захотелось и спать.

Вот мельница. И до аула

Отсюда рукою подать.

Девчушку валила усталость.

И, маленький сжав кулачок,

В дом крайний она постучалась

На тихий его огонек.

И Вере Васильевне было

Не до расспросов. Она

Вмиг на руки Асю схватила,

Сама от тревоги бледна.

Раздела, умыла и ножку

Забинтовала, как мать.

Намазала маслом лепешку

И подала чаю в кровать.

Отзывчивой и сердобольной

Слыла эта женщина. Ей

Обязан я грамотой школьной,

Как сотни аварских детей,

Она проводник в своем роде,

Который в горах и сейчас

Детей наших в люди выводит,

Как вывела в люди и нас.

Мой мир становился все шире.

Волшебной шагал я тропой.

Мне слышалась исповедь Мцыри,

Полтавский мне виделся бой.

И чувствовал снова и снова

Себя я, как мальчик в седле,

Когда, раскрывая Толстого,

Читал о родном Шамиле.

И, может быть, жребий поэта

Принять я от неба не смог,

Когда бы не женщина эта,

Чье сердце — живой огонек.

Прости отступленье, читатель,

Писать по-другому — невмочь,

Но прав ты спросить меня:

                                      «Кстати,

А после что было в ту ночь?»

Что было?

               Девчонка уснула.

И вихрем в ночной тишине

Али проскакал вдоль аула

На белом от пены коне.

* * *

Вослед уходящим морозам,

С весенним приходом тепла

Строительства первых колхозов

В аулы година пришла.

В горкомах кипела работа,

Но перед посланцами их

Порой закрывали ворота,

Спускали овчарок цепных.

Свиваясь в змеиные кольца,

Ложь делала дело свое.

И за полночь труп комсомольца

Швыряло в Койсу кулачье.

И, перед колхозами в страхе,

Во мраке полуночном вновь

Овчарни багрились, что плахи,

Скот падал и булькала кровь.

За крепкой спиною дувала

В дрова превращалась арба.

И мутные капли устало

Стирал аульчанин со лба.

Днем на годекане мужчины

Судили-рядили про жизнь.

А к ночи пред каждым камином

Сходился семейный меджлис.

Оценки менялись, и место

Другим уступали они.

Телок, не отведавший теста,

Воротит башку от квашни.

Вот так и Али.

                     Он вначале