Горячие сердца - [41]

Фукуда чувствовал неистребимую потребность в том, чтобы кто-нибудь ему кланялся, угождал ему, заискивал перед ним. То, что в правлении страхового общества ему не кланялся никто, кроме швейцара, а сам Фукуда должен был кланяться директорам, бухгалтеру и множеству клиентов, раздражало его. Каждый из тысячи раз, когда он в течение дня сгибал поясницу в очередном поклоне, он остро ощущал отсутствие погон, которые позволили бы ему выместить досаду на физиономии хотя бы швейцара. Сколько солдатских щек было к услугам Фукуды, когда он был фельдфебелем!

Что ни говори, император умел обставить своих воинов. Только штатская свинья может не понимать, как необходимо накричать на кого-нибудь или дать зуботычину.

Жизнь на крошечное жалованье, без отдушин для честолюбия, без видов на будущее начинала приедаться Фукуде. Он все чаще задумывался над вопросом: не вернуться ли на военную службу? Нужно было только найти способ устроить свою карьеру на службе императора без риска попасть на настоящую войну, вроде той, что происходила в Китае.

Неизвестно, куда повернула бы в дальнейшем тропа жизни господина Фукуды, если бы в дело не вмешалась божественная воля самого сына солнца. Правда, на этот раз выразителем воли императора явился всего лишь воинский начальник того округа Токио, в котором проживал господин Фукуда, но это не меняло существа дела: император вспомнил о своем фельдфебеле.

15 июня 1939 года помощнику кассира было объявлено, что он призывается на военную службу.

Дела обернулись более удачно, чем мог мечтать помощник кассира: через две недели опять-таки от имени все того же хлопотливого и, повидимому, хорошо помнящего о своем Фукуде императора фельдфебелю был вручен патент на чин подпоручика. Это было самым большим праздником в жизни Фукуды. Он становился на тропу самураев, о которой, говоря откровенно, давно уже перестал мечтать. Таким образом, на объявленный двадцатидневный сбор летчиков на аэродроме Когахамада Фукуда прибыл уже во всем блеске офицерского мундира.

Началась новая жизнь. Мечты о том, чтобы перехватить у кого-нибудь под носом девчонку или дать в зубы жалкому швейцару страхового общества, казались теперь мелкими. Не таковы были горизонты подпоручика Фукуды: десять цио земли, сто девчонок!

Горизонты, открывшиеся бывшему помощнику кассира, действительно, быстро расширялись. Вместо тесных пейзажей родных островов ему предстал необозримый простор океана: 20 июля 1939 года подпоручик получил предписание отправиться в Цуругу. Там его посадили на пароход. Через два дня он высадился в Дайрене и в спешном порядке проследовал в вагоне до станции Хайлар. Просторы Северного Китая были не менее широки, чем морские. Горизонт, казалось, все расширялся, но Фукуда вышел на разбитую платформу хайларского вокзала полный мрачных сомнений.

Император не дал себе труда объяснить своему подпоручику, почему двадцатидневный учебный сбор летчиков был перенесен в эти неуютные желтые края. Прежде чем Фукуда успел хорошенько разобраться в обстановке, военный автомобиль доставил его на аэродром Первого боевого авиационного отряда особых экспедиционных сил Квантунской армии. Здесь Фукуде был вручен истребитель «Накасима-97».

После того как господин поручик совершил несколько посадок на новой машине и научился во-время убирать и выпускать шасси, его вызвали к командиру авиационной роты. Там ему представили двух молодых летчиков: фельдфебеля и унтер-офицера. Оба годились ему в сыновья. Это были новые подчиненные Фукуды — летчики его звена в Первом боевом отряде истребителей.

Уже на следующий день — 29 июля — Фукуда получил боевое задание. Такая поспешность не нравилась Фукуде, но он хорошо знал, чем пахнет неисполнение приказа, и послушно поднялся в воздух. Он был сбит над советским расположением через сорок одну минуту после взлета.

Так быстро и бесславно закончилась боевая служба подпоручика Фукуды своему обожаемому императору. Теперь он сидел перед Николаем, откинув с лица марлю, которой советские врачи прикрыли от мух его ожоги.

Фукуда протяжно втянул сквозь зубы воздух и заискивающе сказал:

— Если бы вы меня отпустили, я мог бы сказать, что бежал.

— Зачем вам «бежать»? — спросил комбриг. — Вас отпустят после окончания военных действий.

— Но тогда мне придется покончить с собой... А теперь я рассказал бы всю правду о том, как тут обращаются с пленными.

— А что же, кроме правды, можно об этом рассказать?

— То, что пишется в наших приказах и газетах: будто вы пытаете и расстреливаете пленных японцев.

— И вы этому верили?

— Все верят этому... — Он опять длинно и громко вздохнул сквозь зубы. — А я рассказал бы, как за мной ухаживали русские врачи...

Он по-птичьи наклонил голову набок и прикрыл глаза рукой. Между тонкими желтыми пальцами Николай видел блеск его внимательных немигающих глаз. В них не было смеха. Фукуда был вполне серьезен.

— В ваших интересах отпустить меня. Иначе все будут верить нашим газетам.

— Нет, не выйдет, — сказал комбриг. — Ваш лагерный сбор затянется больше, чем на двадцать дней.

Фукуда покорно склонил голову.

— Очень сожалею, — сказал он.