Горячие сердца - [18]

— Хочешь не хочешь, а дело я завязал большое, — серьезно проговорил Николай. — Ведь летчиком-то надо стать не обыкновенным..

— Золотым, что ли? — улыбнулся отец.

— Советским.

— Да, звание высокое! — Франц вздохнул. — Большое даром не дается.

— Знаю.

И тут в голосе отца зазвучали гордость и ласка:

— Ты-то... свое возьмешь. Партия поможет!

— На нее и надеюсь, — уверенно сказал Николай. — Стану, кем надо...

Тут вошла Анастасия Семеновна с подносом, уставленным чашками к послеобеденному чаю.

— Ну-ка, Никола, неси самовар!

— Чай? Это дело, — одобрил Франц. — Не жалей заварки, мать. Завари по-нашему, по-литейщицки, — до черноты.

Анастасия Семеновна, смеясь, обернулась к Николаю:

— А ты угадай, с чем?

Рассмеялся и Николай: он перед обедом видел в окошко, как мать несла из лавки связку баранок. Он любил горчичные баранки с маслом. А уж если к тому и клубничное варенье...

Николай обнял мать и поцеловал в обе щеки.

Служить с трепетом!

Николай снова поселился в Москве, у родителей. Францу жизнь сына казалась странной: большой серьезный человек, член партии, а, словно школьник, опять мяч гоняет!

Действительно, Николай, как в былые годы, много времени проводил на футбольном поле. Вдобавок у него и дома, в дверях его комнаты, появилась самодельная трапеция.

Происходило это потому, что Николай ничего так не боялся при поступлении в авиашколу, как этих самых «физических данных». Он вовсе не чувствовал себя ни слабым, ни неловким, ни сколько-нибудь нездоровым. Но наружность была попрежнему обманчивой. Всякий, кто видел его впервые, невольно думал: «Хлипок парень». Мало кто признавал в нем кандидата в летчики. Больше было таких, кто советовал идти в музыканты: уж больно хорошо он играл на баяне, сменившем теперь старенькую саратовскую гармонь.

Кроме разве отца, один человек, отдавая должное музыкальным талантам Николая, никогда ни на миг не усомнился в том, что он будет летать. Этим человеком был новый ученик Николая, которого он теперь по вечерам усиленно готовил к сдаче экзаменов за восьмилетку. Это был Федот.

Пока жизнь Федота складывалась так, что он приходил туда, откуда Николай уже уходил, начинал то, что Николай заканчивал. Так было с литейной, так вышло и со школой.

Однажды Федот принес маленькую книжку и дал Николаю:

— Прочти.

— А что?

— По твоей части.

Книжка называлась «Нестеров». Николай раскрыл ее и, пока Федот решал заданное ему Николаем уравнение, начал читать. Он одним духом прочитал заинтересовавшую его повесть о первом воздушном таране. Подвиг русского летчика времен первой мировой войны заставил Николая задуматься: верно ли утверждение Нестерова, что в распоряжении воздушного бойца всегда, при всех обстоятельствах, даже при кажущемся поражении, остается средство борьбы, которого его не может лишить ни неисправность самолета или мотора, ни иссякший запас патронов, ни тяжелая рана? Для применения этого средства поражения врага нужно только проявление высокого мужества и высшей меры преданности долгу. Средство это — таран.

Еще не став летчиком, даже еще не соприкоснувшись вплотную с миром авиации и находясь только на пороге желанной стихии, Николай уже крепко задумался над подвигом Нестерова.

Подвиг Нестерова утвердил Николая в мысли: если у летчика вышли патроны, израсходованы бомбы и иссякли другие средства активной борьбы, если произошла неполадка в машине, мешающая выполнению задачи, — все это еще не означает, что летчик безоружен, что он должен признать себя побежденным.

Николаю казалось, что Нестеров своей кровью начертал на знамени русских летчиков и их прямых потомков — летчиков советских — прекрасную традицию бесстрашия бойца и преданности Родине до последнего дыхания. Он показал путь к нанесению последнего удара.

Последний удар воздушного воина!..

Молодое воображение Николая было захвачено мужеством подвига Нестерова. Но разговор, который Николаю однажды довелось иметь с одним знакомым летчиком, заставил его более трезво взглянуть на дело. По словам этого летчика выходило, что советский воздушный боец не может ставить перед собой задачу тарана как самоцель. Чтобы поразить врага в воздухе или на земле, советский летчик должен использовать свое оружие: пушки, пулеметы, бомбы. Он должен пустить в ход все свое летное искусство для достижения победы над врагом...

Все эти размышления не были для Николая отвлеченным умствованием досужего молодого человека. То были законные и верные мысли о будущем, к которому он себя неустанно и твердо готовил, которому он принадлежал целиком. Юношеское стремление Николая к воздушной стихии с годами оформлялось в ясное, постоянно крепнущее желание служить стране на посту летчика.

Николай считал, что как член партии он должен развить в себе и самый широкий круг чувств и мыслей, доступных человеку, с тем обязательным условием, что чувства должны быть трижды проверены, а мысли четырежды передуманы. Так он думал, казалось ему, не только за себя и не только для себя.

Вероятно, именно потому, что Николай так высоко понимал свое назначение коммуниста и гражданина, он вторично в этом году сказал отцу, вернувшись однажды из Московского комитета партии: