Горячие сердца - [16]

Предстояло выбирать между работой и учебой.

Николай был серьезным и вдумчивым не по возрасту. Он не заблуждался: от вагранки до самолета путь некороток.

И, несмотря на привязанность к профессии, на привычку к литейной и твердую уверенность в своей полезности для мастерских, Николай все же сделал в душе выбор: «Учиться!»

Для этого прежде всего требовалось подыскать себе замену в цех. Свободных рук в мастерских не было. Среди знакомых ребят тоже не находилось такого, кого влекла бы тяжелая работа в смраде и дыму несовершенной литейной того времени, рядом с брызжущим искрами расплавленным металлом. Таких юношей, как Николай, которые не страшились бы вагранки, которых влекло бы к огню, было не так уж много!..

Николай решил остаться у вагранки, пока не найдет себе замены.

Однажды, когда Николай, глядя на огонь, обдумывал выход из создавшегося положения, в дверях литейной появился человек в шинели и в фуражке с малиновым верхом.

— Кто здесь Гастелло?

— Вам отца или сына?

— Кого зовут Миколкой.

— Такого больше нет.

— Выбыл?

— Нет, — с достоинством сказал Франц, — стал «товарищем Николаем».

Николай поднялся.

— Вас требуют в отделение ТОВЧК[10].

На путях московского узла Казанской железной дороги был задержан подозрительный неизвестный. Это был парень в истрепанной свитке, с нестрижеными вихрами, торчавшими из-под шапки. Он рассказал, что перешел границу с польской стороны и доехал до Москвы зайцем. А по путям бродил в поисках мастерских, где надеялся встретить... Миколку Гастелло.

Этого неизвестного и предложили опознать Николаю.

Едва ввели задержанного, как Николай с криком радости бросился к нему:

— Федот!

— Миколка!

Федот рассказал Николаю, как немцы заставили его гнагь на запад плужинских овец. Он попытался было загнать стадо не туда, куда велели немцы. Его выпороли шомполами. Едва отлежавшись в тюрьме, он бежал. Но его поймали поляки. Отправили в Вильно, в иезуитскую школу. Федот удрал от иезуитов к партизанам и перебрался с ними в родную Белоруссию. Партизанскими тропами его переправили на советскую сторону. И вот...

— Давай работы!..

Старые друзья в обнимку пришли в мастерские.

Но литейная — не зеленая пуща. Гудение пламени — не пение птиц. Расплавленный металл — не тихое озеро.

Николай по глазам Федота понял, что брызжущий огненными блестками металл — не для него. Федот сторонился гудящего пламени:

— Мне бы чего-нибудь такого... чтоб не страшно.

Прошло время, Федот привык к новой обстановке и сделался полноценным рабочим.

Глядя, как хорошо стал работать Федот, Николай испытывал гордое чувство учителя. Это было большое и прекрасное чувство. Он даже начал смотреть на плоды своего труда какими-то новыми глазами, видел теперь в этих больших грубых кусках металла то, чего никогда прежде не замечал: черты мастера. Иногда он сравнивал одни и те же вагонные детали, сделанные им самим, с отлитыми Федотом или отцом. Он находил в них разницу, как если бы они отражали черты характера своих создателей: добротные, все как одна, у старого Франца; точные, без заусенчика, вылизанные, как зубчатки часов, у самого Николая; а у Федота такие, что видно — лишней минуты не потратит. Рабочие поверхности отделаны мастерски, а там, где не нужно, металл даже не тронут: как был из формы, так и остался черным, шершавым.

Чем больше Николай приглядывался к своему приятелю, тем больше видел, как тот не похож на него самого. Но от этого их дружба и взаимная любовь не уменьшались, а, кажется, делались еще крепче. Юноши начинали поглядывать друг на друга с уважением.

А однажды, решив, что настало время, они вместе пришли к секретарю комсомольской ячейки.

Пока Николай, стоя у двери, смущенно мял прокопченную кепку, более разбитной Федот сказал:

— Мы в комсомол!

Прошло еще несколько месяцев. Как-то Николай рассказал Федоту о своих мечтах, о том, что его держит в мастерских только отсутствие смены на посту у вагранки.

Федот задумался.

Он несколько дней внимательней, чем обычно, приглядывался к работе у вагранки. Потом сказал Николаю:

— Давай обучай до конца всей премудрости.

— Зачем?

— Подменю тебя.

— Поди, страшно?

— Небось, в летчиках пострашней...

Скоро Федот сказал:

— Иди учиться.

— А ты?

— Буду стоять на твоем месте.

— Может, и ты другую дорогу видишь?

— Может быть.

— Тогда...

Федот рассердился:

— А ты не канитель, иди! Твоя очередь. А потом встретимся — рассчитаемся... — Он махнул в сторону виднеющегося в воротах клочка голубого неба. — Там.

— И ты туда?

— Комсомол должен летать.

— Это верно... Что ж, дождешься смены и ты.

— Дождусь.

Парни крепко пожали друг другу руки, подумали и, обнявшись, поцеловались.

Выйдя из ворот мастерской, Николай снял шапку, постоял, потом вскинул голову. Над ним распростерлась бездонная синь ясного неба.

На пороге неба

Сколько препятствий!

Нелегко было Николаю перейти на положение «иждивенца». Как ни добра была мать, как ни старалась она создать уют и достаток в маленькой квартирке в Петровском парке, Николай постоянно возвращался мыслью к отцу. Ведь отец был уже не молод, а ему приходилось теперь одному содержать семью. И ученье оказалось труднее, чем думалось Николаю. Работая в мастерских, он был в последнее время уже на равной ноге со старыми рабочими. Он привык чувствовать себя взрослым. А в школе пришлось садиться за парту с пареньками, может, и равными ему по возрасту, но еще думавшими об озорстве и забавах.