Городской дождь - [5]

Володя собирался уже уйти, но Спиридонов остановил его:

— Володя!

Он редко к кому обращался по имени и на «ты», и Володя остановился.

— Садись, — не сказал, попросил Спиридонов, всё ещё улыбаясь, но уже по-другому, проще и сердечней, без снисходительности и превосходства, которых сам он не замечал в себе, но другие, например Володя, стали замечать в последнее время.

А может, и сам он сейчас заметил, вот — сразу освободился от этого начальственного налёта. Он ведь был умный. Спиридонов и позу изменил, наклонился к столу, задвинул поглубже под него свои длинные ноги, а длинные руки сплёл на толстом стекле.

— Ну, что ты закипаешь, как чайник на конфорке? Думаешь, я не терпел? Ждал — друзья обомнут или сам опомнится в конце концов! Нет, напрасно! Ни черта он не поддаётся, а у самого воли — ни на грош! Сколько можно ещё с ним возиться? Что бы ты сделал на моём месте?

— Не знаю, — ответил Володя. — Дважды разбирали на комсомольском бюро, на собрании выговор дали, обсуждали, осуждали…

— Видишь! Ничего не помогает! — подхватил Спиридонов. — А талантливый парень, конечно!

— Все новинки в цехе обмотки — его работа. Его любят и ребята, и ветераны цеха, мастер своего дела, — повысил голос Володя. — Это факт.

— Я же и говорю — талантлив, не спорю, — Спиридонов снова улыбнулся. — Но ведь должно, если так, прибавиться ко всему чувство ответственности и за свой талант? А он всё понимает наоборот! «Чего другим не прощают, мне простят! Я, дескать, особенный»! Так?

Володя промолчал, пожал тяжёлым плечом. Плечо у него было прямо-таки медвежье. И пожимал он им всегда неловко, коротко, словно сам чувствовал его тяжесть. А Спиридонов закончил:

— Пьющий техник — не украшение завода. Ты об этом думал как комсорг? Ну вот… Подпиши характеристику, Володя. Возьми поправь, пожалуйста, если тебе что-то покажется чересчур. Характеристика с излишествами, это есть, ничего не скажешь. Но ведь надо, чтобы его приняли на эти курсы. Пусть повышает квалификацию, развивает кругозор!.. Может, и за ум возьмётся. Просто так уволить — жалко. Конец ему!

Спиридонов замолчал, а Володя спросил:

— Уволить?

Щёлкнув зажигалкой, Спиридонов закурил и передвинул в сторону Володи пачку болгарских сигарет.

— Кури.

Володя словно бы не заметил их, не услышал Спиридонова. Тот резко выпустил дым изо рта.

— Здесь не детский сад, чтобы объяснять, что такое хорошо и что такое плохо. Здесь завод. И он давно не в слюнявчике. Я терпеть его больше не намерен. Всё! А уедет учиться — лучше и ему и нам.

Спиридонов снова улыбнулся, как будто произнёс самые ласковые слова. Улыбался он обольстительно, вслед за ним улыбались обычно все вокруг, особенно женщины, ни на что, впрочем, не рассчитывая — знали, что каждый вечер по дороге домой Спиридонов подъезжал на заводской машине к районной поликлинике за женой, работавшей там зубным врачом. Может быть, он и своими белыми зубами ослеплял всех оттого, что она за ними следила? Володя тут же упрекнул себя за эту мысль. Нечего ехидничать по адресу людей, живущих счастливо.

Спиридонов между тем протянул ему лист со строчками, аккуратно отстуканными на машинке.

— Я хочу, чтобы всё было по-человечески. Возьми-ка, подумай!

Володя был уже у дверей, когда Спиридонов снова остановил его.

— Кстати, ему я уже сказал, что дадим хорошую бумагу. Он ведь твой друг?

И опять откинулся на красную спинку. Зашуршал телефон, он крутнулся к этому шуршанью вместе с креслом, а Володя вышел из кабинета.

Олег Бахтеев действительно был его другом. Вместе гоняли футбольный мяч на улице, вместе чинили его, когда нитки старой покрышки трескались и она расползалась по швам на облупленные доли. Грузовиков по улице пылило всё больше, на окраине начали строить завод электрооборудования для подъёмных кранов, для лифтов, для троллейбусов. Мальчишки заволновались. Сидели как-то в сквере на скамейке, долизывали мороженое, и Олег спросил:

— Пойдёшь на завод?

— А ты? — уставился на него Володя.

— Я уже давно решил.

Володя удивился, даже обиделся:

— А молчал!

Олег не стал оправдываться, переспросил:

— Пойдёшь?

— Ещё бы! Раз ты…

Не успели мальчишки вырасти, завод задымил, протянул к себе железнодорожную ветку — его моторы отправляли отсюда в разные города. Олег с Володей сели за столы электротехникума; новый корпус его зарозовел кирпичными стенами недалеко от завода. Правда, Олег и спорта не бросил, надел бутсы, тренировался на стадионе, играл за городскую команду. Всё ему удавалось. А Володя сидел на трибуне, болел, кричал, радовался за Олега. Приходил сюда с Люсей, единственной из школы девчонкой, с которой сохранилась дружба… Робко приглашал Люсю на стадион, не зная, что она приходит из-за Олега, хотя всегда говорил:

— Посмотрим, как Олежка будет давать финта!

Замуж Люся вышла за Олега. Как это у них случилось? Как-то незаметно для него, и сказать нечего, плечом пожать да и только… Он сидел на свадьбе и кричал «горько!». В новой квартире, полученной от завода. Выросли мальчики…

С Люсей виделся всё реже. Только сейчас понял, как любил её. Поздно! Ну а если б раньше, что толку, всё равно — Олег.

Стало вдруг заметно после этой свадьбы, что жизнь имеет способность не только обещать, но и превращаться в непоправимое прошлое. Только одно осталось от тех времён: когда в хмельные для Олега дни спросишь у Люси, как она это допускает, Люся втягивает голову в плечи, лицо её смешливо морщится, а глаза сверкают обманчиво весело, и она отвечает: