Городок Милютин - [2]

Федора Захаровна выпила чуть ли не половину полной кружки.

И сказала вдруг окрепшим голосом:

- Какая вкусная водичка! Поля, попробуй сама!

Полина Васильевна попробовала. Да и допила всю оставшуюся в кружке воду.

И после этого обеих подруг вдруг сморил сон. Федора Захаровна уснула в постели, а Полина Васильевна – в кресле рядом с постелью.

Проснулась Полина Васильевна внезапно, и тут же резво вскочила на ноги. Ей показалось, что Федорочка уже скончалась!

Но нет, ничего подобного!

Федора Захаровна не только не скончалась, но, наоборот, воспряла вновь! Она, забыв о недавней своей слабости, в длинной ночной рубашке с кружевами, стояла у окна, и с крайне заинтересованным видом глядела во двор.

- Федорочка! Ты, что ли, ожила?! – в изумлении вскричала Полина Васильевна.

Федора Захаровна с улыбкой обернулась к подруге.

- Полечка, я не только ожила, но решила, знаешь ли, пожить еще некоторое время! Проснулась, смотрю – ты спишь. Подошла я тихонько к окну, чтобы воздуху свежего впустить, а тут, смотрю, такая прелесть! Ну-ка, иди, глянь сама!

Полина Васильевна подошла к окну, выглянула… Да так и заулыбалась!…

- Какие лапочки! – воскликнула она.

В другом милютинском доме молодые супруги Власины после очередной безобразной ссоры проснулись ночью одновременно с одной и той же мыслью.

«Что же это я делаю?!» - подумал Олег Власин. – «Придираюсь к Лерке по мелочам, порчу настроение ей, себе, и лежу теперь как дурак, на диване один!»

И в теле и душе Олега возникло вдруг сладкое томление. Оно моментально усилилось, распространилось по всему его естеству, и ничего не оставалось Олегу, как встать, и направиться в спальню к жене.

Ему пришла в голову замечательная мысль поцеловать спящую молодую супругу, приласкаться к ней, а потом, может быть, и…

Однако почти одновременно с ним с теми же самыми мыслями проснулась и его жена Валерия.

«Дура я, дура!.. – подумала она. - Придираюсь к Олегу по мелочам, порчу настроение ему и себе, и лежу теперь как идиотка, в кровати одна!»

И в теле и душе Валерии тут же разлилось сладкое томление. Оно моментально усилилось, распространилось по всему ее естеству, и ничего не оставалось Валерии, как встать, и направиться в гостиную к мужу.

Ей пришла в голову замечательная мысль поцеловать спящего молодого супруга, приласкаться к нему, а потом, может быть, и…

В дверях гостиной оба супруга и встретились.

И без лишних слов принялись целоваться и обниматься, воспламеняясь таким жарким любовным огнем, какого уже давно не испытывали. Сладость их поцелуев и ласк была тем более проникновеннее, что никакой одежды по ночам супруги не носили.

И вот, продолжая обниматься и целоваться, они как-то ухитрились вернуться в свою спальню, и там, на своем супружеском ложе, позабыв о всех прежних спорах, разногласиях и расчетах, в сладчайшей любовной игре не только принесли друг другу целый океан радости, но и зачали своего первого ребенка. Всего детей у них будет пятеро. Впрочем, это выяснится несколько позже…

Еще в одном милютинском доме шестнадцатилетняя Лена Проскурина, она же Пинк, подошла поздним вечером – примерно через час после той грозы - к зеркалу и критически себя осмотрела, даже высовывая язык.

«Нет, не буду я делать пирсинг!» - решила она. – «Мама права! Это не просто глупо, а очень глупо!»

И тут же мысли Лены потекли и дальше в соответствующем направлении. Вспоминая свои последние стычки и споры с матерью и с отцом, Лена принялась краснеть от стыда, а потом вдруг так на себя рассердилась, что сказала своему отражению:

- Ты идиотка, ясно? И за всю свою глупость заслуживаешь самого жестокого наказания!

И Лена, немного подумав, вдруг сделала совершенно неожиданную даже для себя вещь: она скинула свои домашние шорты, сняла трусики, и, вытащив из своих джинсов ремень, отправилась в комнату к маме.

Мама, Эльвира Михайловна, почему-то стояла в комнате лицом к двери, как будто бы зная, что дочь сейчас войдет.

И, увидев Лену в одной маечке, она ничуть не удивилась, а только молча указала глазами на диван.

Лена отдала ремень маме, и, став у дивана на колени, легла на него животом, предоставив свою голую попу в полное мамино распоряжение.

Эльвира Михайловна, подняв маечку дочери повыше, сказала:

- Попу не напрягай! Будет больнее.

- Хорошо, мамочка! – послушным голосом отозвалась Лена.

И мамочка, взяв в руки ремень поухватистее, принялась пороть дочь без всякого снисхождения, но и без лишней жестокости. Это было наказание не ради боли, а ради острастки!

Вскоре вся Ленина попа сплошь покрылась красными полосами. При этом Эльвира Михайловна не чувствовала никакого исступления или гнева. Она просто делала то, что хотела сделать уже давным-давно, да все как-то руки не доходили!

Лена же, вцепившись руками в диван, терпела материнскую порку молча, только шумно дыша и чувствуя в душе неожиданное для себя умиротворение. А попа ее в это время уже вся горела огнем!

Наконец, Эльвира Михайловна опустила ремень и сказала:

- Ну вот, на сегодня хватит. Вставай, доча.

С некоторым трудом поднявшись на ноги – ах, как горела попа! – Лена повернулась к маме, и, обняв ее, сквозь слезы раскаяния прошептала: