Города власти. Город, нация, народ, глобальность - [10]
Сегодня же все государства, за исключением Саудовской Аравии и эмиратов Персидского залива, позиционируют себя в качестве национальных государств. Главной темой этой книги как раз и является то, что значила для городов и городских репрезентаций власти эта глобальная трансформация политической власти, которая не ограничилась провозглашением национальных государств.
Национальная власть, национальные государства и национальные столицы – все это особые феномены, отличающиеся от гораздо более исследованных и дискутируемых тем национальной идентичности и национализма. Национальные идентичности являются частью обширного поля «инаковости», т. е. различения «нас» от «них», и в таком качестве у них довольно старые корни. Национализм относится к секулярному идеологическому полю различных «-измов», возникших в Европе после Французской революции[45].
Национальная власть – это концепция легитимной власти, которая отказывается от прежних концепций «божественной благодати», «небесного мандата», происхождения, как в случае княжеской династии или же олигархических regimentsfähigen Familien (семей, способных к правлению, как они назывались в швейцарских городских кантонах), а также возраста-и-происхождения, как в случае племенных старейшин. Движение за национальную независимость от империй началось в Северной и Южной Америках около двух столетий назад и стало главным моментом истории ХХ в. Именно в этом смысле национальная власть является политическим ядром обширной культурной трансформации, которую мы называем Модерном. В принципе, нация – это население определенной территории; национальная власть и национальный суверенитет представляли собой ее претензию на правление. Длительное время к этому населению относились по большей части лишь взрослые мужчины, не состоявшие в крепостной зависимости, которые установили сцену для последующей борьбы вокруг вопроса о том, кто именно является членом нации. Национальное государство – это практическая институционализация национальной власти. Если говорить в категориях города, борьба за национальную власть была сосредоточена на превращении княжеского Rezidenz-города, олигархического купеческого города, религиозного центра (например, Рима) или центров имперской/колониальной власти в национальные столицы. В белых доминионах Британской империи национальные столицы были построены в качестве политической замены колониальных столиц.
Слово «модерн» (modernity) можно использовать в качестве сокращенного наименования актуальной или недавно возникшей культуры. В искусствах оно стало обозначать господство определенного стиля или установки, т. е. «модернизм». В социологии было импортировано для обозначения определенного социального процесса (по большей части определенного заранее), т. е. «модернизации». Слово «modernus», появившееся в постклассической латыни, означает «современный, сегодняшний». С моей точки зрения, понятия должны быть не просто ярлыком, но делать нечто большее. Они должны пробуждать любопытство, провоцируя новые исследовательские вопросы. Понятия должны использоваться на практике.
В таком случае применение понятий «модерный» и «модерн» (или «современный» и «современность») предполагает следующие вопросы: что значит быть современным? Как и когда определенный социальный период можно интерпретировать в качестве периода Модерна? Должны ли такие периоды определяться социально-культурными регионами и (или) территориальными областями?
Я считаю, что лучшее и наиболее общеприменимое определение состоит в том, что быть современным (или «модерным») – значит не быть связанным традицией, мудростью наших отцов, навыками наших мастеров и каким бы то ни было древним авторитетом. Быть современным – это культурная ориентация времени на настоящее и на будущее, не больше и не меньше.
В таком случае современная культура представляется культурой, в которой эта ориентация времени господствует, а Модерн – это эпоха подобного господства. Вместо того чтобы прикреплять ярлык к тому, что мы наблюдаем и о чем пишем, мы, соответственно, сталкиваемся с рядом вопросов, у которых нет самоочевидных ответов: когда наступил Модерн? По-разному ли это происходило в разных культурных сферах, в науке, в разных искусствах, в концепциях истории, в политике, экономике, семейной жизни? Действительно ли он утверждался в разных странах по всему миру по-разному и в разные исторические моменты? И если так, влияют ли различные траектории, ведущие к Модерну, на сегодняшнюю социальную и культурную жизнь?
Думаю, что из подборки вышеуказанных вопросов вытекают преимущества рассмотрения Модерна не в качестве «способов социальной жизни… которые начали возникать в Европе начиная примерно с XVII в.»[46], а в качестве того, что еще только надо открыть и определить. Здесь мы должны сосредоточиться на трех проблемах. Во-первых, если считать, что в глобальном масштабе Модерн утверждает себя в разных социально-культурных областях и в разные времена, тогда может ли случиться какой-то прорыв в одном секторе, который можно было бы считать важнее других, а потому и использовать в качестве индикатора? Я отстаиваю позицию, согласно которой Модерн политической власти или политического образования является решающей переменной в силу ее внутренней способности влиять на все остальные социально-культурные сферы. Однако влияние современной политической власти на традиционализм/модерн общества может быть большим или малым, быстрым или медленным. Есть здесь и прагматическая причина: политические перемены обычно отличаются бурным характером, а потому их намного проще вычислить и датировать, чем перемены экономические.
