Город заката - [42]

Я испытал то, что испытывали наши реликтовые предки, охотившиеся на бизонов и мамонтов, при встрече с саблезубым тигром. Никогда больше ужас так не окрылял меня, как тогда. Тело сделалось невесомым, и пустырь превратился в широкую взлетную полосу. Энергии, с которой я бежал, небольшому самолету хватило бы, чтобы взлететь, а Самсону — чтобы разобраться со всеми теми хищниками, что обратили меня в бегство.

Выбравшись на шоссе, я долго не мог успокоиться, хотел идти в полицию, но опомниться не успел, как влетел в квартиру своих друзей, с которыми мы и вернулись на этот пустырь. Друзья мои, прежде чем звонить в полицию, хотели своими глазами убедиться в том, что я видел.

И мы теперь втроем увидели львов и тигра. Эффект был невероятным. Длился он минуту-друтую, пока не выяснилось, что животные находятся в искусно сделанных вольерах, в которых имеются и рвы, и острые прутья, а та рабица, которая мне встречалась по дороге, есть ограждение еще не открытого для публики, недавно отстроенного зоопарка. Просто, взобравшись на пригорок, я попал в особую точку обозрения, из которой животные были видны как на ладони, и страх сужал зрение.

Помните, как в фильме «Полосатый рейс» публика драпала от «пловцов» в полосатых купальных костюмах? Так вот: иногда полезно на собственной шкуре проверить, что подвиг Самсона — дело не шуточное.

КАЗАЧИЙ ТРОФЕЙ

Горизонт застлан не то облаками пыли, не то дымами костров. Там и здесь на заднем плане мы видим скопления пик, смутные образы группового движения, всё вокруг кипит и движется — что именно движется и кипит, неясно, но художник создает подлинное впечатление многолюдной деятельности, увлеченности многих людей каким-то общим — жизненно-военным — делом.

Перед нами бескрайний степной ландшафт Сечи. Не видно ни кибиток, ни каких-либо иных подробностей хозяйственной деятельности. Детали неразличимы, как не различаются в костре, пока он не потухнет, отдельные угли. Разве только за спиной широкоплечего черноусого казака в бурке и с окровавленной повязкой на лбу угадывается дымящийся котел — с кулешом, с похлебкой?

Вскоре передний план картины полностью захватывает наше внимание. Он составлен из восемнадцати крупных портретных фигур, каждая из которых надолго останавливает взгляд своеобразием характера, определенной повествовательной основательностью. За каждым казаком выстраивается целый рассказ о типе натуры, преломленной ее военной деятельностью. Казаки эти все удачливы в бою: некоторые награждены увечьями, но счастливы в главном — в том, что выжили. Некоторые из них явно сильны статью, некоторые карикатурно худосочны, болезненны или беззубы. Однако все лихи и обладают органической уместностью в целостности картины, составляют весомый вклад в ее художественную ценность. Образы их выполнены филигранно, и позы как первостепенных персонажей, так и тех, что находятся вне поля действия главных фигур, склоненных над писарем, под коллективную диктовку составляющим лихое письмо османскому султану Мехмеду IV, — образуют сердцевину кипучего пространства Сечи, полного удали и стойкости перед походными лишениями.

Возникающее в конце концов желание узнать что-нибудь о могущественном, но безвестном для нас султане — естественно. И прежде чем мы перенесемся в Константинополь, остановимся на одной интересной детали картины, которая обогатит смыслом нашу траекторию наблюдения. Это пороховница, прикрепленная к поясу казака, сидящего с обнаженным торсом. При серьезной игре казаки снимали рубахи, чтобы не иметь возможности подложить карты за пазуху или в рукав. И вот мы видим у поясницы этого весело ухмыляющегося казака, с залихватски закрученным вокруг уха оселедцем, инкрустированную вещицу — часть боевой амуниции — сосуд с длинным горлышком, через которое ссыпается на ружейную полку порох.

Теперь нам следует вглядеться в картину Репина еще более внимательно — чтобы обнаружить удивительное обстоятельство: центральный узор пороховницы представляет собой еврейскую золоченую шестиконечную звезду — Щит Давида.

Репин тщательно подходил к срисовыванию казацкого снаряжения. Во множестве эскизов он использовал коллекцию знатока старого Запорожья Дмитрия Яворницкого. Так что сомнений в принадлежности пороховницы к казачьей амуниции нет никакого. Но возникает вопрос: каким образом Щит Давида — символ мирных евреев — попал на оружейную принадлежность?

Единственная правдоподобная гипотеза состоит в том, что пороховница принадлежала караимам (или только была ими изготовлена), широко проживавшим в Крымском ханстве. Достаться казакам она могла в качестве трофея.

Одно из наиболее знаменитых мест проживания караимов — Чуфут-Кале («Еврейская крепость»), средневековый город-крепость, основанный в IV–V веках в Крыму близ Бахчисарая. Религия караимов (потомков древних тюркских племен, исшедших из Хазарского каганата) была фундаменталистским толком иудаизма, отрицавшим значение Талмуда. Чуфут-Кале стал резиденцией первого крымского хана; традиционно здесь же содержались высокопоставленные военнопленные (способные себя выкупить; людей же небогатых продавали в рабство в Каффе, нынешней Феодосии) и располагался государственный монетный двор.