Город заката - [40]

Наконец началось действие, в котором Хал, переодевшись в хламиду мастера, стал обходить здание изнутри; по достижении определенного места он получал от кого-то из актеров символический удар сколоченным из планок циркулем, метрической рейкой и молотком. После чего совершились похороны Хала-Адонирама. Спустя какое-то время поисков могила была открыта, и по зданию пронеслось восклицание: «Мак-бенак! Мак-бенак!» — так передавали из уст в уста новый пароль мастера, означавший, кажется: «Плоть отделяется от костей». (Вскоре прибыл проверочный наряд, и Хал перестал работать в охранном агентстве «Armada».)

Однако недоверчивость не мой конек, и о подлинной связи масонского ритуала с Танахом я узнал только пятнадцать лет спустя. Точнее, узнал, что связь очень и очень приблизительная. Во всем Танахе издания Сончино я так и не обнаружил истории мастера Адонирама, на которой базируются масонские ритуалы. Ничего, кроме того, что Адонирам (Млахим I, 5:26-6:13) назывался начальником над податями потому, что начальствовал над строителями Храма, которые набирались по всему Израилю в качестве налога, назначенного царем Шломо.

Нигде в Танахе не сказано, что Адонирам был мастером. Масоны иногда не различают Адонирама и Хирама. Ну хорошо, пусть Хирам — это Адонирам. Но почему я нигде не нашел истории о том, что Хирам (есть два Хирама: медник и царь Цора, который поддерживал дружеские отношения с царем Давидом и помог ему построить царский дом [см. Шмуэль II, 5:11], а теперь с готовностью откликается на просьбу царя Шломо поставить ему кедры и послать искусных ремесленников для сооружения и отделки Храма; в качестве платы Хираму обещаны поставки пшеницы и оливкового масла) — мастер, которого погубили завистливые подмастерья? И надо ли говорить, что в ответ на вопрос: «Что значит масонский пароль на иврите?» — мне специалистом в ивритской филологии было сказано: «Непонятно что».

Так откуда и когда берет начало масонская легенда об Адонираме? Я не берусь судить о ее глубокомысленности, однако было бы интересно узнать, какими именно апокрифами располагали «тамплиеры». Как сейчас осуществить подлинную реконструкцию мифа?

ПЧЕЛЫ, САМСОН И ПАНТЕРА

Чтобы узнать, где находится дикий улей, бортник находит пчелу и определяет направление, куда она полетела со взятком после того, как снялась с цветка. После чего он отходит на какое-то расстояние, пока не найдет еще одну пчелу, за которой тоже наблюдает и замечает направление ее полета после взятка. Пересечение линий двух открытых им направлений даст местонахождение улья.

Австрийский этолог Карл Риттер фон Фриш в 1973 году стал лауреатом Нобелевской премии по физиологии и медицине «за открытия, связанные с созданием и установлением моделей индивидуального и группового поведения животных». Одним из открытий фон Фриша стала разгадка тайны танца пчел. Оказалось, что пчелы-разведчицы своим петлеобразным танцем в улье могут передавать собратьям информацию о месте нахождения взятка — угол направления относительно солнца и расстояние до него, учитывая даже особенности рельефа местности, например, наличие на пути холма или скалы.

Осип Мандельштам исполнял приказание пчел Персефоны и раздавал всем из ладоней мед и солнце. Поцелуи он сравнивал с пчелами, которые умирают, вылетев из улья, но прежде шуршат в прозрачных дебрях ночи. Поэт определял родину пчел в лесу Тайгета. Считал их пищей время, медуницу, мяту. И предлагал подруге дикий свой подарок — невзрачное сухое ожерелье из мертвых пчел, мед превративших в солнце.

Мы говорим: метафора — это зерно не только иной реальности, но реальности вообще. В метафоре кроется принцип оживления произведения, его творящий принцип.

Мало того что метафора есть орган зрения. Она способна, будучи запущена импульсом оплодотворяющего сравнения, облететь, творя, весь мир. Метафора — пчела, опыляющая предметы, энергия ее сравнительного перелета от слова к слову, от цветка к цветку, как взрыв, рождает смысл. Это не красноречие: чтобы набрать килограмм меду, пчела садится на сто миллионов цветов.

Итак, мы берем на ладонь прозрачную пчелу метафоры и видим в ее ненасытном брюшке мир.

На мой взгляд, пчелы удачно ведут свою тяжбу с пространством: они его не покоряют — поскольку не дальнобойны, и не выдумывают — поскольку нечем; они его собирают.

То, что получается в результате их сборов — соты, — являет собой устройство личного представления пчел о пространстве: оно у них такое кристалловидное, с шестиугольной упаковкой. Если же учесть, что свет — это «сок созревших для зренья пустот», то, намазывая хлеб на завтрак медом, мы должны отдавать себе отчет, что на деле собираемся вкусить: теплое пчелиное зренье.

Известно, что пчелы таинственным образом связаны с поэзией, Словом. Не помню кому — кому-то приснилось, что во рту его поселился пчелиный рой, а наутро — стоило ему только открыть ставшие сладкими уста — они вылетели в строчку — стихами, стансом, и с тех пор счастливец обрел пророческий, подкрепленный эвфоническими достоинствами дар.

Эта связь еще более укрепляется наличием велящих просодии пчел Персефоны: увы, только укрепляется, приумножая пространство тайны, но не проясняется.