Город у моря - [26]

– Ну, шинель какая-то ободранная… Раньше я его никогда в этой шинели не видел.

– А еще?

– Ах да! Усов не было.

– Совсем не было?

– Ни капельки. Все сбрито…

– Ну, товарищ Коломеец, – сказал торжествующе Вукович, – значит, это его усы мы нашли в бумажнике у выхода из окрнаробраза. Я говорил, что эти волосы принадлежат Печерице, а уполномоченный Дженджуристый возражал. «Никогда, говорит, этот гусь не расстанется со своими усами. Это, мол, традиция националистов – пышные казацкие усы. Он скорее бороду себе отрежет!» Что значит человек привык к штампам! Да любой враг на месте Печерицы, если бы ему на ноги стали так наступать, со всеми традициями бы распрощался. Своя шкура дороже! – И, обращаясь уже ко мне, Вукович продолжал: – Значит, ты правду говоришь, Манджура?

– А для чего мне говорить неправду? – сказал я обиженно. – Неправду говорит тот, у кого на душе нечисто и кто боится. А я же сам хочу помочь вам этого гада поймать…

– Правильно, Манджура! – похвалил меня Вукович, улыбаясь. – Долг всей рабочей молодежи – помогать нам. Помогать в любую минуту, от всего сердца, не щадя сил и здоровья, сознавая, что помогаешь не просто чекисту вот с такими малиновыми квадратиками на петлицах, а всему народу и нашему общему счастливому будущему. Мы опасны только для врагов революции, и чем лучше работать будем, тем скорее сметем их с нашей дороги!

– Большая работенка предстоит! – ввернул Коломеец.

– Пока от паразитов весь мир не очистим, – согласился Вукович. – Минуточку. – И он снял трубку телефонного аппарата. – Шеметова. Вукович говорит… Начальник у себя?.. Мы зайдем сейчас, предупреди, пожалуйста.

Молочные лампы мягко горят у самого потолка в кабинете начальника пограничного отряда и окружного отдела ГПУ Иосифа Киборта. Так странно, непривычно застать здесь людей в это позднее время, когда все учреждения города давным-давно закрыты!

Кресла мягкие, удобные; стакан крепкого чая дымится на краю широкого орехового стола. Начальник кивает нам головой, чтобы садились, а сам, прижав к уху телефонную трубку, внимательно слушает.

Видно, ответили. Начальник крикнул в трубку:

– Комендатура Витовтов Брод?.. Куда же вы пропали!.. Так что же произошло?.. Слушаю… Слушаю… Погодите, Богданов, не так быстро, дайте запишу. – Начальник берет остро отточенный карандаш и, прижимая еще сильнее левой рукой телефонную трубку к уху, правой делает заметки в раскрытом блокноте. – Кто вел группу?.. Что?! Опять этот «машинист»? Ну, туда ему и дорога! Меньше работы будет ревтрибуналу… А кто задержал?.. Так. Так. Так. Отлично! Объявите ему мою благодарность… Что?.. Ну конечно… Немедленно в управление!.. Что?..

Невольно прислушиваясь к этому разговору, я потихоньку оглядываю большую комнату и, признаться, немного робею. Я впервые вижу так близко начальника окружного отдела ГПУ.

Раньше я видел его только издали, когда он объезжал на белом коне шеренги пограничников и бойцов конвойной роты. Стройный, сухощавый, затянутый в ремни, словно родившийся в седле, лицом немного похожий на погибшего недавно Котовского, он приподымался на стременах, прикладывая руку к лакированному козырьку зеленой пограничной фуражки, и здоровался со всеми звонким, веселым голосом, а войска гарнизона перекатами дружно отвечали ему, заглушая бой часов на старой ратуше.

А вот сейчас он сидит перед нами без фуражки, одетый в ладно сшитый френч из плотного сукна. На его зеленых петлицах по два рубиновых ромба. Светлые волосы зачесаны назад. Он говорит с акцентом.

…Кончив говорить, начальник кладет трубку, быстрым взглядом осматривает нас с Никитой и весело обращается к Вуковичу:

– Возле Исаковец опять попытка прорыва. Девять контрабандистов. И ни один не ушел с участка. Молодец начальник заставы Гусев. Справился сам, собственными силами, без вызова «тревожной группы». А самого главаря – «машиниста» Ивасюту – Гусев уложил гранатой.

– А что несли? – спрашивает Вукович. – Опять сахарин?

Начальник смотрит в блокнот и медленно говорит:

– Сахарина маловато. Всего одна «носка» – тридцать фунтов. А остальное – всякая дребедень: кашне, чулки, перчатки, бритвы, галстуки и даже полная «носка» шкурок венгерского кота.

– Кому же нужен венгерский кот, если зима кончилась? – улыбаясь, говорит Вукович.

– Ну, может, какая-нибудь запасливая нэпманчиха заказ дала заранее? – говорит начальник. – Но другая находка более важная: в палке, которую бросил Ивасюта, как только завязалась перестрелка, Гусев обнаружил семьдесят банкнотов, по сто долларов каждый.

– Семь тысяч долларов? – мигом подсчитав в уме, замечает Вукович. – Приличное жалованье кому-то несли…

– Разберемся, – говорит Киборт и, обрывая разговор, вопросительно смотрит в нашу сторону.

– Товарищи из фабзавуча, – докладывает Вукович, – сообщают важные новости по делу Печерицы… Говори, Манджура!

Киборт переводит рычажки телефонов и кивает мне головой.

Я рассказываю тихо, не спеша. Начальник очень внимательно смотрит мне в лицо светлыми проницательными глазами. Внезапно он подымает руку, останавливает меня.

– И все время с тобой Печерица по-русски говорил?

– Все время. В том-то и штука! А нашего преподавателя Назарова только за русский язык из школы выгнал!