Город скелетов 3 - [8]

И всё же, крестьян своих ты недолюбливал. Презирал за тупость, необразованность, косность, болезненную набожность и прочие подобные качества. Всех, кроме воевавших с тобой ветеранов, считал быдлом. Отчасти, ты был прав, но лишь отчасти.

Да, они были невежественны, погрязли в предрассудках, нахватали массу других отрицательных качеств, которые сопутствуют неразвитости ума. Но ты не разглядел среди них, таких, как Дженни, а ведь они тоже были, чистые от природы, добрые и бесхитростные. Их давила и топила серая масса соплеменников. Ты не представляешь, сколько их погибло без всякого костра! Погибло, дожив при этом до глубокой старости, ведь нет гибели хуже, чем гибель мечты, таланта, доброты, исключительности ума и сердца. По сравнению с этим утрата тела, которая прекращает очередную жизнь, кажется не такой страшной и жестокой.

Ты неспроста был поставлен над ними сеньором. Это ведь были такие времена, когда власть твоя была безгранична. Ты мог вмешаться в их жизнь, заставить делать то, что считаешь нужным и прекратить железной рукой творимые ими безобразия. А ты предпочёл отвернуться. Не сразу, сначала ты пытался их учить. Не вышло, а всё потому, что ты хотел довести до их сознания идею о пользе просвещения, а они не видели для себя в этом пользы. Самое глупое, это повторять ученику — «Ты учишься для себя!» Он не понимает, что это значит, ведь ему и без учёбы неплохо, а учёба, кроме мороки ничего не даёт. Ты добился бы большего успеха, если бы внушал им — «Учитесь, потому что я так повелел, ибо такова моя воля!» Тебя бы сразу поняли. Воля хозяина — закон, а идея о том, что занятия полезны, придёт сама, когда знания разовьют ум, и человек «дорастёт» до понимания их полезности. Но это только вопросы просвещения, другое дело, их собственная жизнь.

Люди привыкли жить согласно традициям. Им с младенчества внушалось, что старый уклад это хорошо, а всё новое опасно и подозрительно. Вот они и жили, «как деды завещали», а то, что деды эти порой бывали круглыми дураками, это внукам было невдомёк. В твоей власти было вмешаться в их жизнь и, раз и навсегда, выкорчевать все, что есть в ней дикого и вредного. Но ты не стал этого делать, даже когда видел вопиющие плоды их невежества передающегося в поколениях. Но более всего тебе противны были их дрязги и споры, с которыми к тебе приходили те, о ком ты должен был заботиться. И тогда, вместо того чтобы, пользуясь властью сеньора, судить, карать и миловать, ты позволил такие дела решать самой общине.

С виду правильная идея — сообща находить истину, но на деле, если собрать вместе побольше дураков, то они никогда не станут умнее одного дурака, даже, наоборот — у них при этом срабатывает стадное чувство, и такая толпа опаснее всего. Догадываешься, что произошло тогда, когда решалась судьба Дженни?

— Кажется, да…

— Они были обязаны доложить обо всём тебе, но ведь «добрый сеньор» разрешил им решать дела самостоятельно, тем более что «святой отец», служивший в местной церкви, был на стороне обвинения. А ведь именно он, прежде всего, нарушил закон, так-как дела о ведьмах должен был решать высший церковный суд, который, кстати, далеко не всегда выносил несправедливые приговоры. Но и до этого могло не дойти, протяни тогда сеньор могучую десницу, да встряхни хорошенько ополоумевших холопов!

— Теперь мне всё понятно, — сказал я, чувствуя, как рана на голове начинает пульсировать сильнее. — Но как же её родители?

— Убедили себя, как и все остальные, что их дочь, ведьма, — ответила невидимка. — Не веря в это, убедили! Потому что так было легче и проще, понятнее и не надо бороться. Сначала, правда пытались доказать, что это не так, но потом их просто выставили вон, а они вместо того чтобы бежать к тебе или сражаться за своего ребёнка, сидели дома и рыдали. А ведь они любили Дженни. Видишь эти башмаки? Их ей вырезал отец. Можешь оценить, с какой любовью они сделаны.

Я оценил. Вдруг почувствовал, что рубашка у меня на груди вся мокрая. А я и не заметил, что слёзы градом катятся из глаз… Да, моя собеседница была совершенно права, что расплата за ошибки неизбежна.

— Ты устал, — сказала она не обвиняющим и осуждающим, а всё тем же мягким голосом. — Отдохни, поспи, а потом, если хочешь, поешь. Там на столе еда пригодная для людей. Любую другую в моём доме тебе есть пока рано.

* * *

Пробудившись в следующий раз, я ощутил, что мне намного легче, и действительно почувствовал голод. Теперь я, кажется, мог вставать без риска рухнуть на пол от головокружения.

Я сразу сел на постели и огляделся. В комнате ничего не изменилось, только башмаки Дженни исчезли из-под стула. Я встал, подошёл к столу и откинул пару рушников. Под ними оказались блюда со свежим хлебом и сыром. Под третьим была крынка молока, и скажу, что я не пробовал ничего вкуснее в своей жизни.

— Рада узнать, что тебе лучше, Убийца, — раздался знакомый голос сзади. — Нет, нет, не оборачивайся, тебе рано ещё меня видеть.

— Хорошо, — согласился я. — Но слышать тебя и разговаривать с тобой я могу, а потому скажи мне своё имя, чтобы я знал, как к тебе обращаться.