Потом Конан, наконец, увидел пол. Нехороший это был пол. Потому что хорошие полы лежат себе спокойно и никуда не едут, этот же, иначе, как из вредности, сразу же, как только предстал перед взором воина, крутанулся и поехал под лавку.
– Кром! – сказал Конан и свалился с лавки;
– Что, господин? – раздался голос. Хорошо, что это был голос не вопящего мальчика, а кого-то явно более разумного. Хотя вряд ли самого Крома. Так как Конан точно знал, что у Крома нет никакого хозяина. – Господин, вам плохо?
Обращались, кажется, к нему. Конан встал на колени и снова открыл глаза. Перед ним была качающаяся стена с полками, на которых стояло множество кувшинов, и человек со смутно знакомым лицом.
На всякий случай Конан поискал в ближайшем окружении свой меч, и обнаружил, что клинок побывал в чьих-то внутренностях.
– Кром! – снова помянул Конан.
– Вы мужественно сражались, – сказал тот же голос. – Убитые валились, как снопы.
– Так обычно и бывает, когда имеют дело мной, – мрачно заявил Конан.
– Вы великий воин, господин!
Конан всмотрелся в говорившего.
– Кто ты?
– Хиннар, ваш слуга, господин Конан.
Конан удивился. Насколько он себя помнил, у него никогда не было слуги. Он был не настолько беспомощен, чтобы постоянно пользоваться чужими услугами. Да и вообще не слишком понимал это. Служанка, рабыня – это другое дело, тут есть смысл, пусть еще повар, но слуга – совершенно бессмысленно.
– Слуга? Но зачем? – спросил Конан.
Хиннар тоже удивился, но мимолетно. Он был хорошим слугой и умел скрывать свои чувства так же успешно, как угадывать чувства хозяйки. За это Лилува и сделала его управляющим над другими слугами.
– Такой великий господин, как вы, должен иметь слугу. Как иначе вы сможете, например, принимать гостей? Кто будет приносить еду?
– Хм. Об этом я как-то не подумал. Но я в вечных странствиях, и у меня нет дома, где бы я мог принимать гостей, а с друзьями я пью в тавернах, а там свои слуги. Кстати, ведь сейчас мы с тобой именно в таверне? Или я сошел с ума?
– Мы в таверне. Но сейчас это и есть наш дом, и все ваши рабы и слуги здесь. Вы купили эту таверну и намерены пожить здесь не меньше месяца, а может, и полгода.
Конан с сомнением огляделся. Купил таверну? Должно быть, он и вправду сошел с ума. Да и откуда у него такие деньги? Или здесь таверна продается всего лишь за один шекель, который он выиграл вчера на базаре?
– Ты говорил, что я сражался, а с кем? – спросил Конан.
– Вы храбро бились за свою новую рабыню, которая сбежала от вас, – сообщил Хиннар. – От вас! Ха-ха-ха! Безумная! И она почти получила по заслугам, когда попала в лапы этих жутких Дьяволов из подземелий, грязных зверолюдей. Намерения у них тоже были грязные. Но вы, господин Конан, появились вовремя. И глупышка не испытала физических мук. Она вышла из передряги целехонькой, ни одной царапины! Вам досталось гораздо больше.
Конан осмотрел себя. Хиннар прав. Ему досталось. Но совсем немного. Если бы не Хиннар, Конан вообще не обратил бы на такие пустяки в мание.
Хиннар достал из-за пояса плеть.
– Идите, накажите ее, она ждет.
Конан послушно взял плеть, хлыст который был свит из трех разноцветных шелковых шнуров, а ручка украшена золотым набалдашником в виде кошачьей головы.
– Она готова принять от вас любое наказание, – добавил Хиннар.
И любезно повел Конана наверх, в комнату, где его ждала Лилува.
Поднимаясь, Конан пытался собрать воедино обрывки воспоминаний. Ночь, качание домов вокруг, грязные люди в белой глине, испуганные вопли смутно знакомой девушки, удар меча, разрубивший человека надвое. Но сок черного лотоса все еще был в нем и не давал прийти в полное сознание – в единую картину обрывки никак не складывались. Конан не мог даже вспомнить, как называется этот город и зачем он здесь.
Пахло в таверне тоже как-то непривычно. Не пережаренным луком и подгнившим мясом, не дешевым вином и пивом, чем обычно пахнет во всех приличных тавернах, а мисрийскими благовониями. Конан голову готов был дать на отсечение, что это они. Правда, голова сейчас была только наполовину его, а может и меньше, чем наполовину.
– Сюда, господин воин, – сказал Хиннар, останавливаясь у тяжелой дубовой двери.
Такую дверь ни руками, ни ногами не сломать, мимолетно подумал Конан, но едва дверь распахнулась перед ним, забыл об этом. Хиннар мягко подтолкнул его в спину, и киммериец вошел. Дверь захлопнулась.
Кровать под балдахином занимала чуть ли не всю комнату. Ткань балдахина была настолько прозрачной, что едва угадывалась по легкому движению.
Кровать была застелена красным шелком, и на ней лежали черные, белые и синие подушки разной величины и формы – и Конан догадывался для чего эти подушки. Подобные вещицы он видел в храмах любви в Шеме и Иранистане. Там они считались вендийским изобретением. И среди этих подушек, животом вниз, лежала обнаженная девушка. С белой нежной кожей. Плеть выпала из руки Конана словно сама собой.
Девушка встрепенулась всем телом и перевернулась на спину, потом села и встала на четвереньки, принялась кланяться, и ее длинные распущенные волосы черной волной заструились по красному шелку.
