Горный цветок - [14]

Да, тот неизвестный ему, Николаю, солдат-пехотинец выдержал. Не сказал ни слова. А он?

Снаружи раздались шаги. В бункер спустился кто-то, наполнив землянку запахом пота и винного перегара.

— Ну, хлопцы, где он? — спросил сиплый бас.

Шнырикову показалось, что он уже слышал его. Да, да, этот голос орал вчера во время схватки.

— Лежат соби, отдыхають, — сострил, долговязый. — Сидайте! — он пододвинул вошедшему обрубок дерева, заменявший стул.

Бандеровец сел, внимательно разглядывая пограничника.

— Русский?

Шныриков не ответил, закрыл глаза. Кто его допрашивает? Один из главарей сотни или сам Бир?

— Вин не дюже разговорчивый, — ухмыльнулся рябой, — но, когда я его прошу, вин слухается. Отвечай, голубе, — прошипел долговязый, больно кольнув чем-то острым в бок.

Едва сдержав стон, Николай раскрыл глаза. Перед ним, сверля маленькими, злыми, как у дикого кабана, глазками, сидел жилистый, сутулый человек с бабьим лицом. На нем кожаная коричневая куртка, подбитая цигейкой, с круглым воротником на «молнии». Такие же брюки из тонкой кожи заправлены в сапоги.

— Пограничник? — нахмурившись, снова спросил «кабан», как его мысленно окрестил Шныриков.

В голосе бандеровца слышались нетерпеливые, властные нотки.

«Привык приказывать с ножом у горла», — подумал Шныриков и вызывающе процедил сквозь зубы:

— А что, не видно?

— Коммунист? — «кабан» сделал вид, будто не заметил вызывающего тона пленного.

«Издевается!» — подумал Николай, заметив, как уставился «кабан» на комсомольский значок, алевший на его гимнастерке. И, посмотрев в злые глазки, с достоинством произнес:

— Раз пограничник, значит, коммунист!

Черные зрачки «кабана» остановились. Рука дернулась к рукоятке парабеллума, торчавшего из кобуры.

Бесстрастное, изрытое оспой лицо долговязого вытянулось. Красногубый, подобно собаке, подался вперед. В бункере воцарилась тишина.

— Ха-ха-ха! — вдруг захохотал «кабан». — А ты, голубе, з перцем! Люблю таких. Хочешь, возьму тебя у сот-, ню? — И, не ожидая ответа, рявкнул: — Развязать! Горилки!

Долговязый мгновенно достал бутылку, хлеб и большой кусок копченого сала.

Красногубый с мрачным видом поставил железные кружки и нехотя развязал руки пленного. Весь его вид и движения говорили, что эта церемония ни к чему.

Бир сделал вид, что не заметил молчаливого протеста телохранителя, хотя отлично понял, что красногубый считает более разумным списать солдата в расход.

Дурак необразованный, он не видит дальше своего носа! Бир уверен, что пограничника ему послал сам бог. Нехай «зеленые шапки» попляшут под его, Бира, дудку! Он спалит заставу, перевешает активистов. Кто после этого посмеет дразнить его семинаристом?

— Пей, голубе, — наполнил кружки Бир.

Пограничник заколебался. Потом, решившись, взял кружку и выпил. По телу мгновенно разлилось тепло, боль заглушилась.

— Добра горилка! — крякнул «кабан», осушив залпом кружку, и понюхал корку хлеба. Не торопясь, короткими пальцами разодрал копченое сало. — Добра! — похвалил он, энергично двигая челюстями.

— Награбленная! — неожиданно для себя самого произнес Шныриков.

«Кабан» поперхнулся.

— Ну, ну, гляди не балуй! Бир меру любит…

Бир?! Значит, это он?. Шныриков, невольно вздрогнув, в упор посмотрел на бандеровца. Почему-то он представлял себе главаря другим. Значит, этого, низкорослого, с бабьим лицом, и ищут сейчас товарищи?..

Жилистые руки вновь потянулись к бутылке.

— Пей!

Николай отодвинул кружку.

— Як хошь, — с деланным равнодушием произнес Бир, сообразив, что происходит в душе пленного, и опрокинул вторую кружку. Да, разговор строился не так, как бы ему хотелось. Этот пограничник, видать, из той проклятой породы, что не хочет думать, чем кончится молчание. Такие ему уже попадались. Не торопясь, Бир достал из кармана своих кожаных штанов серо-синий платок и вытер им тонкие губы.

— За кордоном не був? — спросил он, пряча платок. И нагнулся к пленному, обдав лицо винным перегаром: — Свой дом хошь иметь? Автомобиль, баб? Яких только схочешь баб? И гроши… Много грошей! Или могилу? Выбирай!

Николай не отвечает. Он даже не слышит Бира. Он думает о товарищах. Они настигнут бандеровцев. Биру не уйти. Его заставят держать ответ за все. За русских, украинцев и поляков. За всех. Только он, Николай, уже не увидит этого. Не увидит? Неужели товарищи не успеют? Неужели придут после…

— Выбирай! — кулак Бира смел со стола вино, и закуску.

— Я давно выбрал!

— Согласен? Нет?

Удар обрушился на голову пленного. «Кабан» топчет неподвижное тело пограничника ногами, обутыми в грубые сапоги.

Пленный недвижим.

— Кончился, — равнодушно констатирует красногубый и, нагнувшись, срывает комсомольский значок с груди солдата.

Шныриков стонет.

— Гляди, не подох! — Рука красногубого резко дернулась к автомату.

— Заткнись, — обрывает Бир. — Сперва нехай москаль скажет, кто нас предал. Треба долг сквитать. Ты шо, забув про наказ Бандеры?

Красногубый нехотя опустил автомат.

Он предлагал свой план выполнения задания. Простой и верный, на его взгляд. Их выдали мужики. Это знали все. Значит, следовало повесить каждого пятого. Тогда остальные живо наведут на предателей.

— Дурень, — ответил Бир. — Так уси мужики убегуть к комиссарам.